Алексей Цветков

Портрет Ноама Хомского всегда двоился в глазах читающей публики. С одной стороны, перед нами признанный во всем мире создатель «генеративной лингвистики» — это такая близкая к кибернетике теория, согласно которой человек имеет внутри врожденную программу, позволяющую ему пользоваться языком и достраивать его по заранее заданным правилам. С другой стороны, Хомский всегда был политическим мечтателем и бунтарем. В молодости его задерживали на антивоенных маршах. Однажды он даже мотал сутки в одной камере с другим демонстрантом и писателем Норманом Мейлером. Интересно, о чем они там говорили? О слове «хипстер», которое Мейлер сделал обиходным и которое тогда означало совсем другое? Лингвистическая аудитория Хомского обычно считает его политические взгляды необязательным чудачеством, а политическая аудитория, как правило, не имеет мнения о «генеративизме». Но даже те, кто не разделяет его политических надежд, обычно отмечают его критику внешнеполитического курса США, которые он называет «главнокомандующим номер один на Земле».     

 

В «Государстве будущего» Хомский последовательно рассматривает четыре возможных типа общественного устройства: государственный капитализм, государственный социализм, классический либеральный капитализм и, наконец, социализм антиавторитарный, с максимальным самоуправлением и стремящимся к нулю государственным аппаратом. Именно за последним вариантом, если верить Хомскому, будущее. Более того, прежняя либеральная идея освобождения и самореализации личности достижима сегодня только при таком социалистическом самоуправлении. Государство и капитал в равной степени стоят на пути свободной личности к самой себе, но парадокс в том, что найти себя личность может отнюдь не в пустыне, но в коллективе таких же, совместно владеющих и управляющих чем-то, людей. Во всех остальных случаях личность неизбежно попадает в клещи между деструктивностью свободного рынка и вампиризмом паразитической бюрократии.    

 

Государство всегда запрограммировано на воспроизводство и не может работать на собственное устранение в пользу «взрослеющего» общества. Это главное возражение Хомского марксистам. Свободы невозможно достичь, просто заменив буржуазию новым правящим классом партийных бюрократов. С другой стороны, при сохранении капитализма никакая демократия невозможна там, где производства и ресурсы принадлежат никем не избранному и никого не представляющему меньшинству. Корпоративная элита ничем не лучше касты чиновников, а в некоторых странах это вообще одно и то же. И это главное возражение Хомского либералам.

Исторически «дозреть» до нужной степени свободы можно, только достигая ее шаг за шагом. Никто и никогда не готов к ней изначально. Хомский  выстраивает собственную «цепь попыток»: Парижская коммуна — отряды Махно — анархистский Кронштадт — синдикалистская Каталония в 1936-м… Ошибки революционеров прошлого для него ценнее вечной «правоты» всех консерваторов мира.

Рассматривая обычные контраргументы: природа человека несовместима с равенством, коллективистская экономика неэффективна, — Хомский задается самым важным вопросом: в чьих интересах веками приписывать людям естественную склонность к рабству? Кто вечно навязывает нам себя в качестве единственного гаранта эффективности?

Иногда ему удаются весьма глубокие афоризмы: «Революционер — это скорее разочарованный производитель, нежели неудовлетворенный потребитель». И вот когда наконец проникаешься этим вечностуденческим настроением, попадаешь под гипноз этого анархистского морализма продолжателя князя Кропоткина, тебя отрезвляют дата и место, стоящие в последней строке текста: «1970 год. Нью-йоркский центр поэзии». И тогда делаешь выдох и немного сбрасываешь пафос.

 

 

Более современное и практичное развитие той же утопии можно найти в книгах другого американца — Питера Гелдерлооса: «Анархия работает» и «Консенсус: принятие решений в свободном обществе». В качестве «революционного туриста» Гелдерлоос много ездил по Европе и Азии, неоднократно задерживался за «организацию несанкционированных протестов» и всякий раз отрицал свою роль, ссылаясь на то, что ему претит само слово «лидер» и никаких «организаторов» у его товарищей нет.

В поиске примеров успешного самоуправления он выходит далеко за пределы левой политической традиции и опознает своих, например, среди даосских мистиков и анабаптистов прошлого. Линейной истории человечества «от худшего к лучшему» для него не существует, и потому с его страниц нам попеременно машут протестующие экологи, рабочие, захватывающие свои заводы, и крестьяне, занимающие поля, люди, живущие на современных бульварах, и аборигены, начавшие войну за свой священный лес, создатели альтернативных школ, немецкие «автономы»….

Перед нами активистская картина мира, где есть вечная линия фронта. С одной стороны: природа — община — уникальная личность. С другой: прибыль — государство — законопослушный потребитель.

Внутренний компас Гелдерлооса — свойственное народникам во все времена руссоистское желание вернуться к «естественной общине», которой не требуется формальное право, управляющий аппарат и рыночный обмен.

Свою задорную публицистику он пишет для тех, кто не просит изменить мир, но меняет его сам. Для утопистов-практиков. Политика для них — это не спектакль элит, а самоосвобождение и самовоспитание. Любой протестный лагерь для них — это не столько политический инструмент, сколько альтернативный образ жизни. В эпоху сетевых революций и оккупаций городских пространств резко растет спрос на такие книги.

 

Половина любой «утопической» книги сегодня посвящена разбору контраргументов: столь высок градус нашего недоверия к политическим мечтателям и преобразователям общества. Потому Гелдерлоос подробно отвечает на вопросы: «Кто захочет работать без зарплаты?», «Кто защитит нас без полиции?» и «Как выглядит горизонтальный процесс принятия решений через народную ассамблею?». Он может уверенно рассуждать об этом, потому что много раз видел людей, работающих бесплатно, живущих вместе внутри своей микроутопии и обходящихся без аппарата насилия. Горизонтальность связей вместо иерархии, добровольность вместо обязанности, прямое действие вместо делегирования и представительства. Как это может работать? Государственной машине он противопоставляет коллективную этику добровольной группы, своеобразного партизанского отряда, живущего по альтернативным правилам.

Реализовать подобные устремления намного проще в небольшом коллективе. Большой вопрос, возможно ли вообще нечто подобное в обществе, где все не могут общаться друг с другом напрямую?

Если вы собираетесь создать через сеть локальную протестную группу, организовать лагерь, сквот, альтернативное поселение, оккупировать бульвар, основать общину или трудовую артель, стоит прочесть эти полезные книги о возможных трудностях и решениях типичных проблем внутри недавно возникшей группы.

Да, это социальный минимализм. Но кто сказал, что утопия предназначена для миллионов, а не для единиц, добровольно выбравших этот путь? Гелдерлоос делится опытом с теми, кому важнее всего реализовать свою микроутопию хотя бы ненадолго. Никто не знает, сколько их окажется…

 

Алекс Каллиникос — британский ученый, отец которого был партизаном-антифашистом в Греции. Он авторитет для греческой партии СИРИЗА, получившей на последних парламентских выборах второе место, для мечтающей пройти тем же путем во Франции «Новой антикапиталистической Партии» и вообще для «новых красных» по всему миру. Автор признается, что писал свой «Антикапиталистический манифест» в самолетах и отелях между антиглобалистскими сходками, оккупациями и демонстрациями.

Скажем сразу, логика Каллиникоса — это перезагрузка старого доброго марксистского проекта и классической идеи международной революции. Даже по структуре его книга напоминает «Коммунистический манифест».

Очередной экономический спад обнажает все проблемы неолиберальной системы и возвращает нас к «великому спору о капитализме». В «Манифесте» много цифр и цитат; особенно любит автор цитировать своих антиподов, аналитиков из ВТО и МВФ. С точными данными в руках он показывает, как неолиберальные рецепты уничтожают общество, культуру и среду обитания и как подъем спекулятивного капитала меняет все политические отношения в мире.

Впрочем, его занимают не только вертикальные отношения между трудом и капиталом, но и горизонтальные: например, мировая конкуренция между американским и китайским капиталом позволяют Каллиникосу нагляднее всего описать глобализацию во всех ее проявлениях.

 

Он критикует опасный наивный (или лукавый?) знак равенства между развитием общества и экономическим ростом и обращает внимание на силовую составляющую рыночных реформ: «Невидимая рука рынка никогда не будет работать без невидимого кулака». В мирную гуманизацию рынка он, впрочем, не верит, в отличие от многих нынешних экологов, «пиратов» и розовых кейнсианцев.

Как может выглядеть сегодня альтернативная капитализму политическая стратегия? Во второй половине «Манифеста» мы находим обзор всех разновидностей современного антикапитализма, целый веер альтернатив на любой вкус, от романтического национализма до анархистского автономизма, включая экологический реформизм и надежды вернуть западную социал-демократию к ее изначальным идеям. Потеря лица социал-демократии, добившейся когда-то больших успехов по смягчению капитализма, связана с тем, что успехи эти были достигнуты в ситуации двуполярности мира и холодной войны, а теперь «розовые» потеряли прежний рычаг давления на корпоративную элиту своих стран.

Полемизируя со своими ближайшими товарищами по движению — Наоми Кляйн, Хардтом и Негри, Уолденом Белло, — Каллиникос настаивает на классовой природе современной власти и, соответственно, хочет такой же ясности в лагере сопротивления этой власти. Его цель — адаптация классовой теории к нынешним «постиндустриальным» условиям. Да, рабочий класс изменился, но именно сейчас он составляет абсолютное большинство населения планеты. Все, кто не «в доле» и не «на содержании», — это рабочий класс. Современные типажи сильно отличаются от «буржуев» и «пролетариев» с плакатов Маяковского, но современные экономические отношения остаются сущностно теми же.

В финале автор спрашивает себя и нас: возможна ли демократия без рынка? Это самый главный вопрос, задаваемый современным левым. Как можно перезагрузить «планирование» и обеспечить равный доступ всех ко всему, созданному всеми? В «Манифесте» есть десять пунктов переходной программы, которые потребовались бы для этого тем, кто поставит перед собой такую задачу.