Записала Мария Мороз

Фото: Мария Мороз/Openspace

 

 

Платон, Декарт и Гегель — три наиболее значимые фигуры в философии. Их объединяет тот факт, что их наследие определяется отрицанием философии. Как говорил Фуко, вся философия после Платона — это антиплатонизм. То же самое можно сказать и о Декарте. То же самое можно сказать и о Гегеле: вся последующая философия пытается обрести дистанцию по отношению к Гегелю. Никто не хочет быть гегельянцем. Потому что никто не хочет воспринимать его всерьез.

Мы воспринимаем Гегеля как сумасшедшего, который придумал мир из своей головы. Легко сказать, что история — это бесконечный процесс, а мы конечны и никто не может постигнуть конечной точки знания. Но моя задача — опровергнуть смехотворный образ Гегеля. В психоанализе есть выражение «покрывающее воспоминание». Это когда вы как бы изобретаете воспоминание, чтобы скрыть свою травму. Вот этот смехотворный образ Гегеля — это своего рода экран, который скрывает нечто драматическое. Теперь я попытаюсь объяснить, что это такое — «другой Гегель». Начну с понятия различия.

Отсутствие некой характерной черты — это позитивное определение по Гегелю. Например, Шерлок Холмс разговаривает с полицейским: «Не заметили ли вы чего-нибудь странного в этой собаке?» Полицейский: «Но собака ничего не сделала». Холмс: «Вот это-то и странно».

А теперь вернемся к России, точнее, к тому, как смотрит на эту страну Голливуд. Для примера, фильм Эрнста Любича «Ниночка». В этой картине есть диалог: «Есть ли у вас кофе без сливок?» Официант отвечает: «У нас закончились сливки, но у нас есть молоко. Мы можем принести вам кофе без молока».

Вот это гегелевское различие — может быть просто кофе, а может быть кофе без молока, а может кофе без сливок — и это вовсе не одинаково.

Есть гораздо менее известный пример — английский фильм про рабочих «Дело — труба». Персонаж провожает молодую девушку до ее квартиры. Она спрашивает его: «Не хотели бы вы зайти ко мне на чашечку кофе?» — он отвечает: «Я бы с удовольствием, но я не пью кофе». На что героиня ему говорит: «Не переживайте, у меня и нет кофе». Это пример двойного отрицания по Гегелю.

Есть с советских времен такая шутка. Человек заходит в магазин и спрашивает: «Нет ли у вас масла?» Ему отвечают: «Вы не в тот магазин пришли, у нас нет туалетной бумаги, а масла нет в другом магазине».

Двадцать лет назад мы все мечтали о свободе и демократии без коррупции и эксплуатации. Сейчас мы получили свободу и демократию, но без солидарности и справедливости. Поэтому важно понять, как функционирует современная философия, когда она выдает одно отсутствие за другое. 

 

 

Я хочу рассказать про философа, католического мыслителя Гилберта Честертона. Он предлагает установить специальное отделение в полицейском участке для философов среди полицейских. Работа такого стража порядка требует больше храбрости, чем работа обычного следователя. Обычный детектив раскрывает преступника из его записных книжек или дневников. А философы-полицейские предугадывают намерение совершить преступление из книги сонетов. То есть они должны отследить мысли, которые приводят человека к интеллектуальному фанатизму и преступлению. На мой взгляд, такие философы, как Адорно и Поппер, подписались бы на эту «работу». Например, Поппер читает диалоги Платона точно так же, как честертоновский философ-полицейский, чтобы так же предотвратить моральное преступление. Вот и сегодня обычная полиция раскрывает преступления террористов, а философская полиция пойдет на выступление Pussy Riot, чтобы предотвратить преступление, которое подорвет в будущем моральные основы. Здесь Честертон почти гегельянец. Он, по сути, утверждает, что моральный преступник гораздо опаснее, чем обычный. Его идея — «возьми вора и сравни его с радикальным революционером». Вор уважает частную собственность, но просто хочет ее немного распределить. «У тебя есть, и я тоже хочу иметь эту вещь» — думает он. Здесь Честертон недостаточно радикален: по сути, он считает, что преступление морально. Но он не видит, что мораль может быть тоже преступна, — это видит Гегель.

Гегель описывает диалектику закона и нарушения закона. Он говорит не только о том, что преступление это диалектическое отрицание закона и оно нарушает закон, но что закон — это преступление, возведенное в абсолют. По сравнению с обычными преступлениями закон носит универсальный характер. Замечательный пример диалектики есть у французского политика и философа Прудона. Он говорит, что частная собственность — это уже кража. В нашем обыденном представлении воровство — это отрицание собственности. Но для Прудона существует измерение кражи, которое включено в само понятие собственности. Когда я говорю «это мое, а это не мое» — это уже кража. Это движение от внешнего нарушения закона к тому, что закон сам себя уже нарушил.

В одной из своих ранних рукописей Рихард Вагнер предлагает дополнение к заповедям Христа. Если в Ветхом Завете написано, что ты не должен желать прелюбодеяния, то Христос говорит, что ты не должен желать чужой жены. В эту теорию Вагнер вносит свои изменения — он говорит: «Если ты спишь со своей женой, но не любишь ее, — это измена». По его словам, измена — это внешнее отрицание женитьбы. Но если ты не любишь свою жену, то ты разрушаешь саму идею брака. Также Вагнер разъясняет понятие «кража»: недостаточно сказать «не кради то, что принадлежит другому». Если у тебя есть что-то, что больше нужно другим, — это уже преступление.

Вы в своей политической реальности проживаете эту диалектику внешних и внутренних различий. Так, Pussy Riot сказали бы: «Что такое наша внешняя провокация по сравнению с непристойностью самого закона».

 

 

Тотальность — это не высший порядок, который приносит гармонию, но это означает, что вы включены во всевозможные искажения этой реальности. Чтобы наблюдать феномен тотальности, нужно включать всевозможные девиации, искажения этой реальности. Например, у Фрейда патологический феномен — это и есть сама нормальность. То же самое и с сегодняшним капитализмом. Речь идет не только о развитых странах, таких как США и Европа, где процветает капитализм, но и о развивающихся странах, как Конго, где также происходят девиации. На мой взгляд, это самая ужасная страна в мире, где миллионы детей с младенчества употребляют наркотики и становятся убийцами.

Думаю, Гегель бы согласился, что книга Иова — это первая книга критики человечества. После того как к Иову приходят три человека и пытаются оправдать его страдания разными способами (один говорит, что Бог испытывает его, другой — что эти наказания он заслужил), к нему приходит Бог и говорит: «Эти люди неправы, а все твои жалобы справедливы!» «Хорошо, — отвечает Иов, — я понял, но почему я страдаю?». После чего Бог его спрашивает: «Где ты был, когда я создавал всех этих животных?». Обычно это понимается как высокомерие Бога. Но Честертон предлагает другое прочтение. Философ считает, что здесь Бог сам становится богохульником: «Посмотри, что такое твои проблемы по сравнению со всем этим бардаком, что я создал».

Смысл иудаизма в том, что Бог мертв. Но остается закон. Что происходит с Христом? Как моральный авторитет он все-таки должен умереть. Его послание человечеству состоит не в том, что есть некий добрый дедушка наверху, который о нас позаботится. Значение его смерти понимается как поражение: больше никого нет, и люди остались одни.

 

 

Что есть уникального у Гегеля — это стадиальность процесса. Смысл в том, что первый выбор должен быть всегда неправильным. Критики французской революции, которые говорят, что в 71-м году происходит неправильный поворот, революция должна была прекратиться, чтобы избежать якобинского террора. Но Гегель видел необходимость в том, чтобы пройти через якобинский террор. Он говорит, что у нас есть три опции — либо мы становимся консерваторами, либо либералами, либо мы сумасшедшие якобинцы. Эти три выбора существуют, но они не совпадают во времени. По мысли немецкого философа, чтобы достичь рационального состояния, нужно пройти через стадию якобинского террора.

 

 

Гегелевская идея об онтологической незавершенности мира схожа с принципом неопределенности в квантовой физике. Английский философ Николас Фер сравнил эту идею с компьютерными играми. Когда вы играете в виртуальную игру, в процессе вы понимаете, что реальность не полностью запрограммирована. Если на первом плане вы проходите заданный маршрут и видите, что на заднем плане есть лес, вы не можете до него добраться, потому что он не запрограммирован. Представьте, что Бог действовал так же и просто не запрограммировал детали, которые идут дальше атома. Верно, он думал, что люди настолько глупы, что не смогут заглянуть дальше атома.

Вот и получается в результате, что реальность на самом деле незавершенная, как в фильме Тарковского «Солярис»…

 

 

Обычно он пишет в традиционной форме о сексуальности как о неких низменных потребностях, которые со временем приобретают наиболее утонченные формы выражения. Думаю, он в этом ошибается.

Например, Тристан и Изольда: между ними не животная страсть — это абсолютно разрушительная страсть, между животными такого нет. То, чего не видел Гегель, — так это абсолютную страсть, которую не могут испытывать животные. Фрейдовская сексуальность — это не высокоинтеллектуальная работа над инстинктами: вот вы тут пишете поэмы, но на самом деле просто хотите секса. Для Фрейда радикальная страсть — это первый метафизический опыт. Представьте: вы живете животной жизнью, и вдруг абсолютная страсть выбивает вас из этой колеи. Вот почему я никогда не понимаю, когда говорят, что сексуальность, которая не имеет целью размножение, является животной. Ведь на самом деле репродукция — это и есть животная суть.

 

 

У Фрейда был один пациент, который рассказал о своей оговорке. История произошла в ресторане, который находился на первом этаже отеля. Вместо того чтобы попросить столик на двоих, он заказал кровать на двоих. Очевидно, что ужин — это для него всего лишь предлог. Но Фрейд предлагает другую интерпретацию: на самом деле этот человек пытался напомнить себе, что он не должен объедаться и должен думать о том, что будет после. И таким образом он сможет ограничить себя в еде. Жак Лакан говорил, что сексуального отношения не существует, — мы не можем опустить все стадии и направиться прямиком в кровать, нам нужны некие переходные этапы. 

Вот и сейчас я не говорю, что нам нужно всем в один день становится гегельянцами. Но понять мир через его подход – это то, что нам действительно необходимо.