назад

Записала Мария Долгополова

 

«УСПЕШНЫЙ ЧИНОВНИК — ТОТ, КТО УМЕЕТ РЕШАТЬ ВОПРОСЫ»

Началось с того, что Дмитрий Рогозин беседовал с друзьями-предпринимателями за ужином с вином. В результате он и его коллеги провели масштабное исследование сущности чиновника. Не без применения хитрости ими было опрошено 150 госслужащих, чтобы выяснить, есть ли коррупция на самом деле, что такое «успешный чиновник» и что подразумевается под «решением вопросов». 

 Лекция «Коррупция в оптике чиновника» была прочитана в Московской высшей школе социальных и экономических наук деканом факультета социальных наук, старшим сотрудником института социологии РАН Дмитрием Рогозиным.
 

емой коррупции я занимаюсь всего три года. В течение этого времени мы провели серию исследований, а начинали, как это обычно бывает, со своих знакомых, в частности предпринимателей. Мы выбирали людей, которые занимают ведущие позиции в бизнесе, и разговаривали с ними о коррупции в ресторане за рюмкой, под запись. Пока мы это делали, нас посетила сумасшедшая идея — выяснить, как это работает на Западе. Так в проекте появился наш партнер Рольф Швери, который точно так же общался со своими знакомыми, но уже в Швейцарии. Оказалось, что швейцарцам гораздо проще говорить об изменах в личной жизни, о любовниках и любовницах, чем о коррупции. В переписке Рольф жаловался: «Мне приходится выпивать по три бутылки вина, но я ничего не могу добиться!»

Как водится у социологов, когда предмет исследования все еще довольно туманный, мы запустили общероссийский массовый опрос: фокус-группы, глубинные интервью. В общем, всю эту тираду, которую обычно скармливают заказчику, когда плохо понимают, что изучают. По ходу всех этих размышлений о коррупции и бизнесменах мы пришли к необходимости поговорить об этом непосредственно с чиновниками. То есть именно с теми, кто представляет собой коррупционную среду, по мнению обывателей. Понятно, что с этой темой сложно идти в госорганы, что-то там вещать и не нарваться на банальные ответы. С другой стороны, чиновникам стало легче об этом говорить после того, как тема коррупции вошла в государственную программу. Сейчас нет ни одного государственного учреждения, где бы не проводились антикоррупционные мероприятия и не писалось множество антикоррупционных отчетов. Чиновник уже знает, как об этом говорить, и не чувствует дискомфорта или боязни, когда человек с улицы вдруг затрагивает эту тему.

Мы пошли к чиновникам с довольно размытой формулировкой: «Мы хотим изучать ваше мировоззрение». Задавали множество никчемных вопросов о самом удивительном и значимом в жизни, о прорывах в работе... В рамках этих вопросов невзначай появлялись вопросы о коррупции: «Берут ли у вас взятки?», «Можно ли без этого прожить?». Само интервью обычно занимало от часа до полутора, теме коррупции в нем было посвящено всего по 10–15 минут. Кстати, бывало, что человек сам поднимал эту тему. Во время одного из интервью мы пили чай из фарфорового сервиза в кабинете начальника департамента, и зашел его коллега такого же ранга. Он подходит к нам и берет чашку со словами: «Да, английский фарфор. Взятку что ли кто-то принес?» В кабинете повисла пауза. «Я-то думала, — говорит она, — это мне на день рождения подарили...» — «Как на день рождения? Ты знаешь, сколько стоит такой фарфорчик-то?»

Полевой этап исследований у нас длился с апреля по ноябрь: мы записали 150 интервью с госслужащими.

И в таких условиях разговор для обычного человека звучал несколько диковато: на вопросы о семейной жизни они вдруг начинали говорить о проведенных мероприятиях, о достигнутых задачах. Буквально так: «Перед тем, как подать документы в ЗАГС, мы осуществили ряд важных мероприятий на сплочение нашей семьи». Понятно, что такого рода шаблонный язык воспроизводится, как правило, чиновниками низкого ранга. Чем выше положение человека, тем больше свободы он начинает чувствовать, тем больше шуток он себе позволяет. Чем ниже должность, тем больше человек скован — это проявляется даже на уровне разговоров о чем-то личном, такой чиновник старается вести беседу по законам жанра формального правового документа.

До этого эксперимента у меня был большой проект по исследованию интеллигенции: читаешь интервью, и оно вдохновляет. Здесь же мы заметили, что после прослушивания — такая тяжесть на душе, хочется выключить и уйти. Казалось бы, должно быть что-то такое необычное, значимое, притягивающее, но вдруг для нас, исследователей, это все оказалось закрытым миром, который вроде и понятен, но тяжело переваривается. Поэтому пришлось подойти к собранному материалу более изящно и попытаться вытащить из сказанного хоть какие-то смыслы.
 

ыяснилось, что для кого-то коррупция — дополнительная нагрузка из-за отчетности по антикоррупционным мерам, для кого-то — ненужное давление, которое мешает работе нормальных людей. Одним словом, набор стандартных клишированных ответов.

Также мы зафиксировали в разговорах о коррупции феномен того, что «рядом ничего плохого нет». То есть вокруг не то что нет ничего такого, что можно назвать коррупцией, — нет даже отклонений от нормального ведения службы. Причем каждый из тех, кто пришел на госслужбу недавно, повторял примерно одну и ту же фразу: «Я-то думала, что здесь сидят такие гады, подлецы, а пришла и вижу, что все нормальные люди, работают. Главное — уметь с ними договориться». Эта мысль идет красной линией через весь разговор и врезается в уши — в обыденной речи у нас не принято много говорить хорошего, сглазить можно. Нормальный человек обычно включает регистр жалоб — так, на всякий случай, вдруг кто-то пожалеет.

Следующий постулат — «все зло вовне». То есть все плохое происходит где-то «там», где именно — мы не знаем. Но точно за пределами нашей телесной досягаемости. «Зло вовне» позиционируется как некая безусловная истина. Рассуждают чиновники примерно так: «Если я не вижу коррупции вокруг, я не могу ее потрогать, значит вокруг честные люди, выполняющие свой функционал, у них много работы, и, вообще, чиновник — это глубоко несчастный человек, он не принадлежит себе, выполняет много обязанностей, остается на сверхурочную работу.

Но существует и другая фигура речи, не поддающаяся сомнению: «коррупция, безусловно, есть, и она тотальна». Но она есть где-то вне окружения респондентов. При этом у людей возникает своего рода претензия к масс-медиа: «А где же посадки-то? Вы пишите, кого посадили, какие идут разбирательства в судебных органах. А если этого нет, то проблема коррупции — это проблема наших журналистов, которые не умеют работать». Любопытно то, что у наших собеседников не возникало чувства дискомфорта от логической несостыковки: каким образом возможна тотальность коррупции, если на вашем пятачке коррупции нет, как ее нет на пятачках всех, с кем мы говорили?

Следующий пункт касается вопроса, кто такой успешный чиновник и в чем его предназначение. Здесь возникает следующий любопытный тезис: «Успешный чиновник — тот, кто умеет решать вопросы». Мы с вами, простые люди, конечно, понимаем, что такое «решать вопросы». Сам язык не позволяет человеку скрыть то, что, в общем-то, и является решением вопросов: это всегда персонифицированная история, направленная на конкретного человека, у которого есть проблема. Причем проблема человека, да и сам человек не раскрываются. Этот человек «к нам приходил, и мы работали с его проблемой». «Я видел, что человек остался после этого доволен, ему реально помогли, а он к нам изначально относился негативно», — такова успешная формула продвижения по карьерной лестнице. С одной стороны, воспроизводится логика работы госслужбы как системы идеальной бюрократии, как органа, который должен исполнять функционал, описанный в законодательных актах. С другой — присутствует странная вещь, связанная с «сервисным» государством, которое оказывает услуги конкретным лицам. И эта двойственность создает почву для успешных чиновников. Только те, кому удается вырваться за рамки регламентов и начать решать реальные вопросы, могут как-то состояться на государственной службе и выйти на уровень начальников департаментов или управлений.
 

итоге мы получаем две дихотомии: «свое/чужое» и «плохое/хорошее». «Хорошее/свое» — это решение вопросов, рядом ничего плохого нет, услуги персонифицированы и инициатива — индикатор осмысленности. Причем инициатива возможна только на верхнем уровне иерархии, она немного закавычена, поскольку я никогда не встречал людей, менее способных спланировать свое рабочее время, чем чиновник. Независимо от его положения: человек, занимающий любую из позиций, не знает, чем он будет заниматься завтра. Это не значит, что нет распорядка дня, десятка референтов, его обслуживающих, — просто всегда есть некий звонок или возникшая задача, которая меняет весь план работы.

Что касается «чужого», то это только о плохом. В тонне расшифрованных текстов мы не нашли ничего «хорошего», что было бы вовне.

Уже сейчас, приходя к чиновнику, невозможно говорить о коррупции без упоминания некоторых регламентов по борьбе с ней. Весьма любопытно, как государственные служащие воспринимают эти процедуры борьбы. Повсеместно они понимаются как назначенные сверху и обязательные для исполнения. Есть, конечно, то, что вызывает сомнения: например, общепринятое сейчас декларирование доходов или проверка документов на антикоррупционную тематику. Но это делается, поскольку это нужно делать. Здесь мы видим, что независимо от уровня управления в госслужбе, понимания того, что какая-то конкретная процедура действительно работает как антикоррупционная, нет. Какую бы позицию ни занимал чиновник, он все время допускает такие фигуры речи как «мне сложно оценить», «мне сложно понять», «объем работы увеличился в разы». Но человеку непонятно, зачем все это делать: ведь вокруг него коррупции нет. Другими словами, борьба изначально воспринимается как лишняя работа, но необходимая, поскольку ее исполнения требует вертикаль власти. Никакого сопротивления и интерпретации эта процедура не предполагает.

Ни у одного чиновника не возникает желания самому анализировать то, что он подает наверх, потому что, возвращаясь к предыдущему пункту, если у нас нет коррупции, зачем нам возиться с этими бумагами?

И это проходит по всей вертикали: от ведущего специалиста до первого зама губернатора. Коррупция всегда стремится к простой организационной форме устных договоренностей.

Если мы хотим обнаружить коррупцию, нам нужно идти не в сторону разоблачения коррупционных сетей, а смотреть туда, где есть «решение проблемы», всегда связанное с конкретным человеком. К сожалению, на данный момент многие чиновники не заинтересованы решать проблему системным образом.

 

 

 

Материалы по теме

А ваш работодатель следит за вами?

Почему о неприкосновенности частной жизни давно пора забыть.

«Автора не так просто убить, он пролезет»

Переводчица «Парфюмера» Элла Венгерова о своем хаксианстве и умении правильно тратить гонорары.

Российский рынок труда: между нормой и аномалией

Русский человек страшно боится безработицы и готов трудиться бесплатно. Но аналитики утверждают, что сложившаяся модель рынка труда одинаково выгодна как работникам, так и работодателям.

О китайской логике

В начале декабря китаист Владимир Малявин прочел в книжном магазине «Фаланстер» лекцию «Душа Азии», основанную на его последней книге «Цветы в тумане».

Нет истории в своем отечестве

Этнолог Виктор Шнирельман рассказывает, какие образы прошлого закрепились в массовом сознании благодаря национализму.

Киндер, кюхе, офис

Чем российская женщина отличается от немецкой и почему государство страдает гендерной шизофренией.

Что вы хотели знать о Кавказе, но стеснялись спросить

Родной истории на Северном Кавказе придается огромное значение. В то же время узнать достоверные факты о ней могут только люди, обладающие упрямством ученого. Этот парадокс в своей лекции объясняет Владимир Бобровников.

Страна ограниченного типа

Россия мало чем отличается от африканских стран. Измениться к лучшему она сможет, но очень нескоро. Такой вывод можно сделать из лекции эксперта Всемирного банка Стивена Уэбба «Становление современного общества: вызовы и уроки для России».

Трикстер нашего времени

Филолог Гасан Гусейнов прочел лекцию «Современная российская мифология и масс-медиа» в рамках проекта «Философские среды» в МГУ. Чтобы объяснить, почему многие люди симпатизируют отрицательным персонажам, он напомнил о мифологической природе трикстера.

Где это было?

Попробуйте догадаться, где произошли столь выдающиеся события.

В мультипликационном аффекте

О мультяшной природе российской политики, нарисованном антиамериканизме и картонности оппозиции.

назад