олидный господин вернулся с работы и в ужасе развел руками. Младенец орет, посуда не мыта, а по полу разбросана одежда. Внизу подпись: дома у суфражистки.

Американская печать начала прошлого века была полна карикатур на активисток, добивавшихся избирательных прав для женщин. Благо поводов они давали достаточно: то марш с белыми зонтиками проведут по авеню Манхэттена, то сравнят президента Вудро Вильсона с германским кайзером, то еще что-нибудь.

Комично — по меньшей мере в глазах оппонентов и в свое время — выглядели, в общем-то, все протестные движения в США. Те же газеты спустя полвека будут публиковать рисунки, где длинноволосые хиппи-пацифисты пляшут вокруг праздных обезьян (расистский намек более чем прозрачен). Затем наступит черед ЛГБТ, антиглобалистов, экологов и Occupy Wall Street, которые, впрочем, на страницах «своих» изданий будут отвечать оппонентам сторицей.

Те, кто борется за что-то новое и прогрессивное, всегда выглядели и всегда будут выглядеть смешно и странно, потому что они «ненормальны», пока не победили. Ненормальны с точки зрения нормальных людей, которые не станут, конечно, изо дня в день писать жалобы в надзорные организации, стоять в пикете под дождем, собирать подписи под петициями.

Смех над тем, кому «больше всех надо», — естественная защитная реакция. Логика, которой он руководствуется, не ясна, мотивация непонятна, поскольку неосязаема: ну что значит «не могу не»; все могут, а ты не можешь? 
 

И все становится на свои места, если записать такого человека в городские сумасшедшие. Дурачок, что с него взять? Главное, что не буйный.

Когда Дмитрий Быков говорит, что комическими персонажами русской литературы двадцатых годов станут «благотворители, волонтеры, члены Координационного совета, активисты “Оккупай-абая” и попросту прогрессивные блогеры», он на самом деле констатирует тот факт, что над вышеперечисленными посмеиваются уже сейчас. Он ощутил дух времени, прочитав ленту новостей своего фейсбука, и не мог остаться в стороне.

Волна протеста по теме собственно фальсификаций на выборах 2011–2012 гг., которая вовлекла обывателей и сделала большие митинги нормальными и даже модными, постепенно спала; оставшиеся активисты с все теми же белыми лентами и «ивентами» стали выглядеть ненормально.

Писатель тут же, ничего от нас не скрывая, называет и будущих положительных героев — это, по его мнению, подпольные гении и серьезные мыслители, занятые вечным. Это имидж, который давно и мучительно пытаются примерить на себя все те, кто сочиняет шутки про белоленточников, хипстеров и «креаклов». На деле это обычно невротические публицисты и маникальные микроблогеры, но в интернете подчас иллюзия бывает больше похожа на правду, чем сама правда. Особенно если она выглядит эффектно и звучит хлестко.

Дмитрий Быков не то чтобы записывается в нестройные ряды этих людей, но осторожно, шаг за шагом, идет в их сторону под влиянием коллективной княгини Марьи Алексевны из социальных сетей, делая вид, что первоначально и не ставил на эту лошадь, а скорее попал под нее случайно.

И не то чтобы его кто-то винит — просто обидно. Когда вспоминаешь грязь Чистых прудов и того Дмитрия Быкова на сцене, обидно, что так и не вышло из него Мартина Лютера Кинга. Ни из него, ни из Бориса Акунина, ни из Леонида Парфенова, ни из кого, в общем.

Представьте себе только, как это могло бы быть. В своей вашингтонской квартире далеко за полночь Мартин Лютер Кинг сидит за столом и пишет колонку в The New York Times, допивая остатки кофе. Рядом подшивка газет. «У меня есть мечта», — зачеркнуто. И с новой строки: «Уже теперь ясно, над кем будут смеяться завтра комедийные шоу на ТВ. Волонтеры, пацифисты, хиппи и, в первую очередь, конечно, странные люди, что изо дня в день ходят в кафе и попадают в тюрьмы, а символом их станет эта скандалистка по имени Роза, которой отчего-то не все равно, где сидеть в автобусе».