назад

Антон Долин


Ужель та самая

Ответ Дмитрию Быкову про «Анну Каренину» — и не только ему, и не только про нее.

Честно говоря, я всерьез люблю культуру ХХ века и готов даже объяснить, за что. Она узаконила главную из свобод, известных искусству, — пожалуй, после свободы творческого самовыражения: свободу интерпретации. Если до сих пор все права на поиск смыслов были у автора книги (спектакля, картины, симфонии) и избранных интерпретаторов-критиков, то теперь от бесправия избавили и того, для кого все это создавалось, — читателя, слушателя, зрителя. Что он увидит в произведении, то в нем и содержится. Точка. Отсюда — весь режиссерский театр, все римейки, переработки и переосмысления классических сюжетов (на которых строится современная литература последние лет сто с гаком). Отсюда же — и кинематограф с его непростыми взаимоотношениями с написанным первоисточником, будь то книга, сценарий или комикс.

Разумеется, всегда есть — и была — опасность, что интерпретатор вывернет наизнанку смысл первоисточника. Но в ХХ веке все вдруг договорились считать, что это, в сущности, неважно. Если первоисточник гениален, никакая интерпретация, даже самая абсурдная и бездарная, не будет в силах его испортить: только невольно обогатит. Если же первоисточник ничтожен, так ему и надо — пусть замысел автора потеряется в богатстве прочтений.

Такой подход не нов: его знали и европейские романтики. Именно с их подачи Дон Кихот превратился из комического безумца в трагического героя, а Дон Жуан из наказуемого злодея — в ранимого неврастеника. Да и наш соотечественник Добролюбов, которого так заизучали в СССР, что перестали видеть за буквами смысл, писал о том же самом: бывает мировоззрение автора (то, что он хотел сказать), а бывает миросозерцание (то, что сказалось помимо его воли). И второе важнее первого. Прошло несколько десятилетий, наступил ХХ век, и о том же написал Ролан Барт в программном эссе «Смерть автора». Речь там шла, если коротко, о том, что текст всегда и богаче, и долговечней того, кто его создал. О каком бы гении ни шла речь. Ситуация с самым популярным драматургом всех времен и народов — универсальное подтверждение этого тезиса: был ли Шекспир, историки спорят до сих пор, а существование бедного Йорика поди-ка оспорь.

Но ХХ век кончился. Вступая в новое средневековье, человечество отменяет одно за другим лучшие его завоевания. Впервые я об этом задумался, слушая возмущенные разговоры на тему «Властелина колец»: как, мол, смел какой-то новозеландский хмырь подобным образом обойтись с величайшей книжкой! Этот Фродо — ну ваще не Фродо. А Арагорн — ну ни разу не Арагорн. А Гэндальф? Смех один! И вообще, верните нашего Тома Бомбадила. Кто бы им напомнил, возмущающимся, что в ХХ веке не раз экранизировали Библию, и подобных реакций не было слышно даже из Ватикана.

Не хуже учителей из советской школы они знают, что именно имел в виду гений. Как в ЕГЭ, на каждый из вечных вопросов существует лишь один правильный ответ

Ладно толкиенисты — они люди, мягко говоря, причудливые. Но цвет российской либеральной интеллигенции пару месяцев назад выступил точно в том же жанре по поводу экранизации Сергеем Урсуляком «Жизни и судьбы». Тут уже и на личности перешли, апеллируя вовсе не к фильму как таковому, а к неосторожному (ладно, скажем точнее: омерзительному) высказыванию покойного сценариста. Автор ляпнул непорядочную глупость — следовательно фильм непорядочный и глупый. Внезапно выяснилось, что десятки, если не сотни читателей считают себя душеприказчиками Василия Гроссмана, совершенно точно зная, какие части его романа можно было сократить при экранизации, а какие — ни-ни. Как, режиссер думает иначе? Он считает, что имеет право прочитать «Жизнь и судьбу» по-своему?! Ату его, ату!

Ладно Гроссман. Его многие не читали, а теперь удовольствуются просмотром предположительно недоброкачественного фильма; это непорядок (хотя «Жизнь и судьбу», говорят, теперь в школе проходят, к тому же, полагаю, число новых читателей будет выше числа обманутых зрителей). Но Толстой! Казалось бы, «Анну Каренину» испортить новой экранизацией — примерно то же самое, что навредить Чехову стомиллионной постановкой «Чайки»: даже если Треплев будет инопланетянином с антеннами, а Дорн — поющей куплеты сороконожкой, автор продолжит спокойно спать в своей могиле. Ан нет. Защитники Льва Николаевича мобилизовались моментально. Не хуже учителей из советской школы они знают, что именно имел в виду гений. Как в ЕГЭ, на каждый из вечных вопросов существует лишь один правильный ответ. За остальные — незачет и отчисление, да едва ли не донос в Госдуму на интерпретаторов. Ясное дело, это шутка, но нынче шутить с подобными материями опасно. У депутатов много разных качеств, но с чувством юмора — ух какой дефицит. 

Осознав, что реалистически показать «имперскую Россию 1874 года» они не смогут, авторы предложили зрителю игру. Все тут ненастоящее, мы первые это признаем. А теперь  поспорим, что к концу фильма вы забудете об этом и нам поверите?

Не хочется придираться к тексту, написанному уважаемым и умным человеком. Этого делать и не стану. Лучше перечислю в самых общих словах, что хорошего можно разглядеть в новой «Анне Карениной», поставленной британцем Джо Райтом по сценарию Тома Стоппарда, с Кирой Найтли и Джудом Лоу в главных ролях.

От упреков в алярюсской «клюквенности» авторы попытались уйти, перенеся действие «Анны Карениной» на сцену, в буквальном смысле слова: первый кадр — задернутый еще занавес, последний — опустевший после представления театр. Все те штампы, которые усмотрел в фильме возмущенный Дмитрий Быков, с самого начала поданы там как условные атрибуты некоей вымышленной вселенной — ок, назовем ее «Россией, которую мы потеряли». Собор Василия Блаженного и Петропавловская крепость — не слишком тщательно намалеванные на картоне задники, снег — бутафорский, статисты — ряженые, поезд, облепленный снегом, — декорация, на поверку ничем не отличающаяся от детской игрушки. Более того, когда душный городской задник раздвигается, а Левин едет в деревню, мы выходим на настоящий снег, а потом — на вполне реальный сенокос, но картинка остается такой же намеренно плоской, двумерной; это по-прежнему театр, о чем не позволят забыть аккуратные деревянные купола и закадровая «Во поле березка стояла», спетая с нерусским акцентом (отличный прием остранения — к слову, термин был предложен Шкловским именно в отношении прозы Толстого).

Где здесь неуважение или, пуще того, глумление? Помилуйте! Ничем, кроме трепетной, нежнейшей любви к воображаемой России, придуманной во время чтения «Анны Карениной» (а еще Достоевского, Чехова, любимого Стоппардом Герцена и т. д.), скорее всего еще в юношестве, тут не пахнет. Трезво взвесив свои силы и осознав, что реалистически показать «имперскую Россию 1874 года» они не смогут, авторы не пожелали и переносить действие в другую страну или эпоху. Вместо этого они предложили зрителю игру, сродни той, что была у Ларса фон Триера в «Догвилле». Все тут ненастоящее, мы первые это признаем. А теперь — поспорим, что к концу фильма вы забудете об этом и нам поверите?

Ставка рискованная, не у каждого партнера удается выиграть. Зато игра ведется всерьез. В начале Стива Облонский — бонвиван, эдакий никитамихалков в молодости, Левин — нелепый клоун в дурацкой шляпе, Анна — манерная фифа в невыносимо красивом платье, а Вронский — томноокий херувим (так и просится уничижительный суффикс «-чик»). Но как поезд из умилительной игрушки в руках Сережи постепенно превращается в грохочущий, убыстряющий ход с каждым кадром локомотив неумолимого времени, так и кукольные персонажи-марионетки на глазах набирают плоть и вес, учатся жить и страдать; даже Вронскому к финалу сочувствуешь. Самая показательная трансформация происходит с Карениным Джуда Лоу. Поначалу он — не просто скучный чинуша, но робот (поневоле вспомнишь одну из лучших ролей актера, в спилберговском «Искусственном разуме»), даже двигается механически. Человек в футляре, сплошное «как бы чего не вышло». Но не случайно Беликов был героем Чехова, а не Толстого, — и у Стоппарда-Райта Каренин даже внешне постепенно превращается в эдакого Антона Павловича, неуклюжего, глубоко несчастного, бесповоротно одинокого недотепу.

Кадры из фильма «Анна Каренина»

 

Да все они тут чеховские недотепы. И Анна Киры Найтли с ее утлой красотой, с ее жалкими и жалостными истериками, и пухлощекая курица Кити, и Долли со Стивой, старосветские помещики, к несчастью пока не успевшие дожить до старости и умиротворить пустые страсти, и слабохарактерный жокей Вронский. Недотепа из недотеп Левин — тончайшая работа Домналла Глисона, в основном известного по роли Билла Уизли в «Гарри Поттере», а тут вдруг являющего нам иного Толстого, не яснополянского Учителя и Пророка, а чудака с несуразной бородой, завиральными идеями и заплетающимся языком. Такого органичного и цельного ансамбля в кино не было давно.

Невозможно возразить привычному ворчанию: «ну, это не Анна» и «да какой это Вронский». Наконец, коронному «Левина я представлял(а) себе иначе». Просто смиритесь с тем, что если вы в юности или детстве увидели Каренину Греты Гарбо, Татьяны Самойловой, Софи Марсо или даже Татьяны Друбич, она может остаться для вас такой, единственной, — но для кого-то другого Анна срифмуется с Кирой Найтли, и тоже навсегда. Это как с картинками к хорошей книжке, которую читаешь впервые: они врезаются в память — и остаются. Некоторые предпочитают книги без картинок. Имеют право. Только зачем потом ходить в кино и возмущаться, что не совпало?

Трудно не заметить, что по возрасту актеры новой «Анны Карениной» ближе к литературным прототипам, чем буквально все сколь-нибудь известные исполнители ролей Анны, Вронского, Каренина и Левина до сих пор. Смиритесь: эта версия известной вам истории — из жизни недолюбивших запутавшихся двадцатилетних, а не переживающих кризис среднего возраста тридцатилетних. Разумеется, пустяшный аргумент, — но на удивление точно ложится в главную социальную проблему сегодняшнего дня: всеобщую незрелость, демонстративный и декларативный инфантилизм, агрессивное нежелание взрослеть — особенно у хипстеров и золотой молодежи, нынешних правопреемников толстовской салонной аристократии. Недаром точку Райт ставит на детях — сыне и дочери Анны и сыне Левина, провожающих нас на финальные титры.

Театральный язык фильма – ключ к неожиданному прочтению романа Толстого: по Райту, история Анны и Вронского завершилась трагедией лишь потому, что они постоянно были вынуждены разыгрывать спектакль, в котором не желали участвовать

Выходит, англичане  цинично использовали великий роман, рассказав собственную историю, и плюнули со своей колокольни на Льва Николаевича с его идеями? Вовсе нет. К автору Райт и Стоппард отнеслись внимательнее многих предыдущих интерпретаторов. Визуальный ряд картины уважительно и умно вписывает Толстого в абсолютно уместный контекст современного ему изобразительного искусства — заодно напоминая о том, что «Анна Каренина» давно не русский роман, а всемирный. Тут и «Завтрак на траве» Мане, и «Маковый луг» Моне, и «Марианна» Милле, а когда умирающая, мертвенно бледная Анна лежит на подушке, перед нами вдруг материализуется «Голова Медузы» Караваджо, так сильно впечатлявшая поздних романтиков в конце XIX века.

Да и театральный язык фильма — отнюдь не пустой формальный прием, а ключ к неожиданному прочтению романа Толстого: по Райту, история Анны и Вронского завершилась трагедией лишь потому, что они постоянно были вынуждены разыгрывать спектакль, в котором не желали участвовать. Две ключевые сцены фильма решены как балет или пантомима. В начале — бал, на котором черное платье Анны так выгодно контрастирует с невинно-ангельскими одеяниями незрелой Кити; в авангардной хореографии знаменитого голландца Сиди Ларби Шеркауи будущие любовники танцуют в высшей степени абстрактный — и при этом откровенно-эротический вальс, который сопровождает их, как наваждение, до самого конца (блестящая музыка Дарио Марианелли). В этой точке приличия еще не перейдены, танец — очевидный эвфемизм и предсказание. Ближе к концу эпизод в опере еще раз обнажает театральную подоплеку толстовского романа: вдруг превратившись из зрительницы в объект наблюдения, Каренина, чье платье (на сей раз белоснежное, как саван) вновь контрастирует с всеобщим дресс-кодом, впервые осознает, чем чревата игра вне привычных правил. И пытается напоследок отгородиться от мира, задернув (будто занавес) штору на окне купе того самого поезда, который набирает ход, приближая пассажирку к развязке. Эффектной по-театральному.  

У каждого зрителя, он же читатель, есть право увидеть все это в фильме Джо Райта. Или не увидеть ничего — и все равно слегка обуздать картинное возмущение, воззвав к элементарной логике: даже оцветненным «Семнадцати мгновениям весны», право, нанесли больший ущерб, чем незыблемому толстовскому роману. Представьте, что сказали бы французы, посмотрев сериал Юнгвальда-Хилькевича «Д'Артаньян и три мушкетера» — уж, поди, иначе бы смеялись, слушая акцент Михаила Боярского в выражениях «Pourquoi pas» и «Merci beaucoup», чем мы при звуках с детства знакомой песни «Vo pole beriozka stoyala». Или подумайте о коренных лондонцах, вдруг увидевших Бейкер-стрит на улице Яуниела, что в Риге: именно там снимал знаменитого британского сыщика Игорь Масленников. Как бы англичан не хватил кондрашка!

Хотя знаете что? Не хватил бы. И французы бы, вероятно, промолчали. Они-то понимают, что Шерлок Холмс и Атос с Портосом и Арамисом давно им не принадлежат. Только мы, как за спасательный круг, держимся за несчастную Анну Каренину. Как будто ей других проблем мало.      

 

 

 

Материалы по теме

Бремя русского человека

«Долгая счастливая жизнь»: очень важный фильм Бориса Хлебникова.

Спасибо, что живые

«Возвращение героя» и «Неудержимый»: Арнольд Шварценеггер и Сильвестр Сталлоне снова в строю.

Французские советы российскому кино

Вице-президент «Юнифранс» Жоэль Шапрон рассказал о том, как государство должно поддерживать национальный кинематограф, а как не должно.

Судьба зубодера

«Джанго освобожденный» – фильм, в котором постмодернист Квентин Тарантино стал правозащитником.

Обрусение Жерара

На вступление Жерара Депардье в должность гражданина Российской Федерации.

Корень из π

Первый фильм 2013 года — «Жизнь Пи» Энга Ли

Лучшие фильмы — 2012

Десятка самых выдающихся фильмов года по версии Антона Долина.

Рим: по следам Федерико Феллини

Как воскресить аромат города полувековой давности, где началась карьера самого знаменитого итальянского режиссера всех времен.

«Хоббит»: первый пошел

На экраны мира выходит новая толкиеновская трилогия Питера Джексона.

В жанре кала

О британском фильме «Анна Каренина», показывающем, до какой степени Россия и русские всем надоели.

Тулупистая Россия

Русским с давних пор нелегко стоять на страже территориальных, законных и нравственных границ отечества.

назад