Илья Клишин

Эли Савино — один из политтехнологов структуры NGP VAN. Именно эта организация в последние годы вела почти все предвыборные кампании демократов от муниципального до федерального уровней.

 

— Когда вас спрашивают, чем вы занимаетесь, что вы обычно отвечаете?

— Я считаю себя исследователем. Сейчас я анализирую, как разные политические организации используют Facebook, Twitter и другие интернет-инструменты, чтобы достучаться до людей, сделать свои предвыборные кампании более эффективными.

— Вы этим занимаетесь в NGP VAN?

— Да, в NGP VAN я официально числюсь менеджером проектов.

— Какова роль NGP VAN в этой избирательной кампании? Принято считать, что работа в интернете помогла Обаме в 2008-м. Стоит ли ждать этого в нынешнем году?

— Не люблю, когда говорят, дескать, социальные медиа решат все ваши проблемы. Потому что это неправда, пока неправда. В 2008 году социальные сети действительно помогли Обаме заручиться поддержкой избирателей. Именно они сделали его кандидатом молодых, чего раньше вообще не бывало, и привели на участки огромное количество людей младше 30 лет. Надо понимать, что американскую молодежь очень трудно заставить проголосовать. Они никогда не голосовали и просто не знают, как все это происходит. Плюс они не всегда ощущают, что кандидаты говорят именно с ними, — из-за сильной, как правило, разницы в возрасте. Однако когда человек принимает участие в выборах два-три раза, он скорее всего становится избирателем навсегда.

— Что, на ваш взгляд, принципиально изменилось за последние четыре года по части технологий?

— Очень многое. Скажем, в этой кампании Обамы используются новые приложения для Facebook, которые работают с невероятным таргетированием (механизм, позволяющий выделить из всей имеющейся аудитории только ту часть, которая удовлетворяет заданным критериям. — Openspace). Вот я авторизовала одно такое приложение, и мне пришло сообщение: «Дорогая Эли, сегодня последний день праймериз. Поскольку вы живете в Вашингтоне, вы можете принять участие в голосовании там-то».

Сейчас можно делать еще более тонкие вещи с персональными данными человека. Появилась новая технология — политические cookie-файлы (небольшие фрагменты данных, пересылаемые компьютером пользователя тому или иному веб-серверу. — Openspace). Они отличаются от контекстной рекламы вроде той, что у Google, тем, что буквально соотносят рекламный баннер в вашем браузере с вами в списке избирателей (так называемые voter files, «файлы избирателей», были созданы в США в 2002 году. — Openspace). В итоге они знают все: на какой журнал ты подписан, сколько зарабатываешь в год, какая у тебя научная степень. Вот хороший пример: я была на странице Барака Обамы в Facebook и на его сайте, и они сбросили его cookie-файлы в мой браузер. Теперь каждый раз, когда я захожу на любой сайт, я получаю рекламу «Выиграй ужин с Бараком Обамой. Пожертвуй сейчас».

— Но не превратится ли это в какой-то момент в надоедливый спам?

—Скорее всего. Но имейте в виду, что на телевидении все в десять раз хуже. Если ты живешь в штате, где исход выборов не ясен, ты там сейчас видишь в основном предвыборную рекламу. Так что происходящее в социальных сетях люди воспринимают как куда меньшее вмешательство в свою жизнь.

— То есть новые медиа раздражают не так сильно, как старые? Но можно ли сегодня в США организовывать массовые гражданские движения в духе тех, что были в 1960-е годы, только через интернет, не имея доступа к телевидению?

— Скажем так: в новости сейчас труднее пробиться традиционными методами. У нас с этим бывают большие проблемы. Например, при Буше на Манхэттене проходил огромный митинг против войны в Ираке. По разным оценкам от полумиллиона до миллиона человек. И все основные СМИ об этом сообщили мельком. Да, митинг, ну и ладно. Акцию фактически освещали только блогеры, но тогда, в начале 2000-х, этого оказалось недостаточно.

 

— Получается, сейчас новые технологии позволяют прежде незначительным игрокам протащить в новости свою повестку дня?

— Да. Знаете, я как аналитик долгое время работала с движением Occupy Wall Street. Изучала, что они делали, какие техники использовали. В их случае социальные медиа сыграли большую роль, особенно в начале. Многие люди узнавали об Occupy так: три или четыре человека куда-то приходили со спальными мешками или палатками и начинали писать в Twitter: «Мы здесь». Помечали это хэштегом #ows. Люди начинали смотреть по хэштегу и так узнавали, кто сейчас где, что происходит. Все это вдруг стало очень доступно.

— Что показало ваше исследование?

— Любопытно, что изначально это была небольшая организация за пределами интернета. Люди в Нью-Йорке больше года боролись с мэром города и его поправками в бюджет, которые урезали расходы на социальные службы. Но потом все резко изменилось. Социальные медиа позволили множеству людей присоединиться к этому движению. Очень важной оказалась личная составляющая: люди действительно вышли на улицы, принимали участие в ассамблеях (орган прямой демократии, своего рода вече, имел такое же название в российских «оккупаях». — Openspace), в работе десятков, даже сотен комитетов.

— Но почему оно в итоге ни к чему не привело?

— Я бы не сказала, что оно совсем ни к чему не привело. В конечном счете движение Occupy в США принципиально изменило общественную дискуссию. Если раньше мы говорили о дефиците, госдолге и о том, как это все опасно, то теперь стали говорить о противоречиях между богатыми и бедными, о тех, кто потерял работу и жилище. Раньше об этом просто не говорили. Все эти вопросы сейчас, можно сказать, решают исход президентской кампании. При этом — я соглашусь с вами — движение в каком-то смысле сдулось. На мой взгляд, оно, к сожалению, стало слишком массовым и слишком популярным. Из-за этого радикалы разного толка попытались присвоить себе движение, которое изначально казалось таким привлекательным самым обычным людям. Либертарианцы, анархисты, пацифисты, какие-то древние организации, существовавшие еще со времен войны во Вьетнаме. Все они считали, что внимание прессы и энергию людей можно использовать для решения своих узкокорыстных проблем.

— Почему вы решили изучать Occupy? Вы были с ними согласны?

— Сначала это был просто человеческий интерес. В первый уикенд, когда это началось в Вашингтоне (через полторы недели после появления нью-йоркского OWS), я внимательно следила за ними в Twitter. Они разбили лагерь всего в квартале от моего офиса. Мне было их так жалко: холодно, дождь. идет. Я пошла к ним с коробкой чая и спальными мешками, а они сказали, что воду кипятить нечем, поэтому от пакетиков чая толку никакого. Но за спальные мешки и одеяла сказали спасибо и позвали на следующую ассамблею. Мне это показалось интересным, хотя до этого я никогда не думала, что смогу принимать участие в протестных акциях. Я просто стала наблюдать, как они работают, живут. Появлялись новые люди, проводились рабочие встречи. В какой-то момент я им помогла с организацией рассылок по электронной почте и составлением правил безопасности.

— Может ли Демократическая партия включить в свою программу какие-то тезисы Occupy?

— Демократическая партия вообще не вступала в контакт с этим движением. Думаю, они были напуганы: ведь это что-то новое и необычное. При этом часть Occupy подчеркивала свою независимость: мы такие анархисты, не верим в выборы, ненавидим демократов и республиканцев одинаково. Так что в принципе не было возможности создать коалицию или даже просто найти точку компромисса между демократами и Occupy. Хотя многие проблемы на повестке дня у них одни и те же.

— Давайте отвлечемся от американской политики и вернемся к вашим исследованиям. По-вашему, социальные медиа в политике работают одинаково в развитых демократиях и в таких полуавторитарных странах, как Россия?

— Когда я приехала в Россию, то поняла, что то, что мы делаем в США, даже близко не стоит к уровню задач, которые могут быть у других. Мы просто пытаемся поднять шумиху, создать историю, о которой расскажут в новостях, даже если изначально не собирались. Но я не уверена, что в России с такой тактикой можно преуспеть. Как я поняла, что бы ты тут ни делал, основные СМИ могут все равно тебя игнорировать.

— Если бы в NGP VAN в качестве клиента обратилась российская оппозиция, что бы вы им предложили?

— Сложный вопрос. Вам надо создавать свои каналы информации. И не просто делать так, чтобы их было легко найти обычному человеку, но еще и делать их достаточно интересными, добавлять какой-то поворот, насыщать историями, чтобы люди об этом говорили. Тот же Occupy организовал протестный театр, где актеры одевались как банкиры, — это идеально ложится на телевизионную картинку. Другой сильный инструмент — личные истории. Скажем, была сидячая забастовка в Bank of America, где каждый участник рассказывал, что плохого лично ему сделал это банк. Вам в принципе технологически надо развивать системы, следить за тем, чтобы они были устойчивы, чтобы не было атак. Это тоже очень важная вещь. Нужно создавать огромное количество собственного контента, снимать видео. Есть и разные маленькие хитрости, которые можно использовать. Например, с помощью игрушечных вертолетов снимать митинг сверху, отслеживать передвижения полиции. Сделать сайт вроде OccupyDesign, позволяющий скачивать постеры онлайн, распечатывать и пересылать. Сайты о борьбе со слезоточивым газом, о том, как использовать велосипеды и прочее.

— Многое из этого в России уже делается. Но достаточно ли просто распространять информацию?

— Чем больше информации вы размещаете, тем больше людей могут вас найти, почувствовать связь, стать сторонниками. Это очень важный первый шаг, но это не единственный шаг. Недостаточно быть все время в сети, надо идти в офлайн и говорить с настоящими людьми.