История с увольнением учителя «Второй школы» Ильи Колмановского за участие в пикете в защиту прав гомосексуалистов вроде бы счастливо разрешилась: директор лицея Владимир Овчинников сказал, что Колмановского никто не увольнял и он может работать по-прежнему. Однако осадок, как говорится, остался. Openspace решил узнать, что думают по поводу этой истории бывшие ученики «Второй школы».

 

«ИЛЬЯ АЛЕКСАНДРОВИЧ НА НАС ОЧЕНЬ ЗДОРОВО ПОВЛИЯЛ»

ДМИТРИЙ ЛЕОНКИН
выпускник лицея «Вторая школа» 2010 года, студент мехмата МГУ, 19 лет

О Колмановском
Я во «Второй школе» случайно оказался. Мой друг пошел сдавать сюда экзамены, а я за ним за компанию увязался, силы решил проверить. Вот, проверил. Когда я поступил, у нас биологию вел брутальный такой дядька. А потом он то ли матом кого-то послал, то ли еще что. В общем, на его место прислали Илью Александровича. И мы к нему сначала относились негативно, как к интригану какому-то. Но это недолго продолжалось. Он обращался с нами как со взрослыми. Его курс зоологии был блистательный. Это не тупая зубрежка. Когда мы переходили от амфибий к рептилиям, он нам предлагал самим выяснить, как могло эволюционировать легкое амфибии, чтобы эффективнее работать. То есть мы должны были понять механику работы всего. Или вот, например, вы когда-нибудь задумывались, почему вы дорогу на красный свет не переходите, а курить курите, хотя риски сопоставимые? Илья Александрович хорошо объяснял, что наш мозг не приспособлен оценивать такие вот отсроченные риски, а только срочные — мысль о том, что тебя сейчас съест тигр. Это потому, что мозг не успел просто толком эволюционировать.
И, надо сказать, в свое время мой друг раз в год или раз в полгода опрашивал весь класс для составления рейтингов любимых преподавателей. И в половине случаев побеждала биология, хотя предмет был и непрофильный, всего два часа в неделю. Илья Александрович на нас очень здорово повлиял, поэтому все так и возмутились, когда его уволили.
 

Об увольнении
Я уверен, что анонимку написали не родители, а какие-то люди с площади, с которыми Илья Александрович спорил. После репрессий и доносов любая анонимка вызывает у меня возмущение. И реакция Ковальджи (Александр Ковальджи — замдиректора лицея. — Openspace) меня искренне удивила. Когда к тебе приходит такая анонимка, ты должен реагировать очень жестко. Во-первых, если речь идет о родителях, то пусть скажут, какого ребенка. Потому что ведь много чего может быть такого: мало ли кто мне из учителей не нравится — давайте я на него тоже анонимку напишу сейчас, что он с собаками время проводит, извините. Вы что, его уволите после этого? Ковальджи, когда отвечал на это письмо, он написал: нет, Илья Александрович — примерный семьянин, не было слухов, что он гуляет на стороне. Это очень трусливое и некорректное поведение по отношению к своему сотруднику.
 

О гомосексуализме
Каждая веха этой истории возмутительна. Сам закон о пропаганде гомосексуализма — это бред. Не понимаю, кому это может прийти в голову, кроме религиозной организации. И вообще — большинство детей про геев и всю необходимую терминологию знают уже классе в третьем. Хорошо помню, как узнал значение слова fuck. Услышал его где-то на улице. Пришел к маме: мама, говорю, расскажи, что это все значит. А мама у меня филолог, она постеснялась рассказать всю правду, поэтому сказала: Митя, ну это жаргонизм, это очень нехорошее слово, оно означает «иметь». Почему-то она думала, что я догадаюсь. А на следующий день у меня был урок английского, на котором меня вызвали к доске рассказать про своих питомцев. А я слышал, что употреблять жаргонизмы — это круто, потому что именно так разговаривают настоящие носители. И я начал: I fuck a little red dog, I love it very much. До сих пор помню лицо молоденькой учительницы английского.

Ну а в четвертом классе я пошел заниматься футболом и узнал значение вообще всех возможных матерных слов. Я, кстати, до сих пор занимаюсь футболом, и, вы знаете, у меня в команде считается, что быть националистом — плохо. А вот быть гомофобом — нормально. Всем очевидно, что то, с каким цветом ты рождаешься, от тебя не зависит. Никто не подумает, что ты стал евреем, потому что это выгодно. А с геями это неочевидно. Поэтому гомофобия распространена куда больше, чем национализм.

Я не думаю, что этот закон многое изменит. Я, честно говоря, к Думе не пошел бы. Много других более важных каких-то законов сейчас. Например, закон Димы Яковлева. Нет ничего страшнее, чем ребенок, лишенный любви родителей. А если этот ребенок еще и инвалид, то вообще это самое страшное. Я точно знаю, я много с ними общался, мой папа работает с детьми-инвалидами всю свою жизнь.

О директоре
По общему ощущению, маразм в школе с каждым годом крепчает. Когда мы выпускались  в 2010-м, было больше 15 завучей! И даже был садовник, хотя сада нет. И при таком количестве администрации никакой внеклассной жизни в школе нет вообще. Даже театра. Мы на последний звонок даже сделали сценку, посвященную как раз маразму администрации. Нас пытались цензурировать. Пришла какая-то женщина на репетицию, объясняла, что так делать нельзя. Но мы, конечно, все равно сделали по-своему. Сейчас в школе работает отрицательный естественный отбор. Недавно была история, когда сильного учителя русского языка уволили. Она нас готовила к ЕГЭ. А вообще работала с семи- и восьмиклассниками. Она жесткая дама была, родители написали на нее жалобу, ее уволили.

За 5 лет обучения мы с Владимиром Федоровичем (директор лицея Владимир Овчинников. — Openspace) общались один раз. Я стоял в кепке, а он сказал мне — молодой человек, в помещениях кепки надо снимать. Но я понимаю, почему Владимир Федорович мог поступить так, как он поступил. Он думал, что если он так не сделает, то у школы могут быть проблемы. Он рассуждал так, что для Ильи Александровича работа в школе — это не вопрос жизни и смерти. Что он как учитель потеряет место работы, а школа будет спасена. Но почему Владимир Федорович решил спасать школу таким образом, для меня загадка. Может, он помнит, что бывало раньше. Может, он вспомнил те времена.

О свободе
Если бы Илья Александрович не опубликовал то письмо, про эту историю и так узнали бы, но в кулуарах. Шум был бы меньше, и больше бы родителей отдали в школу своих детей. Потому что теперь кто-то не отдаст своих детей из-за всей этой истории, кто-то не отдаст из-за того, что Илья Александрович остался в школе. Ведь даже среди людей образованных сильно распространена гомофобия. Но если бы Илья Александрович промолчал, следующим шагом, — я понимаю, что это звучит как страшилки Новодворской, что завтра всех отправят на Колыму, — но следующим шагом могла стать анонимка о том, что какой-то учитель ведет аморальный образ жизни: рассказывает про римские оргии на уроках истории. Через шаг — анонимка на учителя за его неправильные политические убеждения. Каждая такая замолчанная история усиливает возможности этих людей, которые считают: либо думай как я, либо вон. Эти люди проиграли. Это хорошо.

Из-за того, что Илья придал историю огласке, репутация Овчинникова подставлена под угрозу, кресло под ним трясется. К школе привлечено колоссальное непозитивное внимание. Зато мы можем праздновать маленькую победу маленького гражданского общества. Несколько выпускников сходило к директору, и он пообещал Колмановского не выгонять. Люди устроили маленький такой митинг, и власть это услышала. Такое гражданское общество в миниатюре. И сейчас любой директор школы — ну пусть не любой, я не столь наивный, — но один из десяти точно, кто захочет «как бы чего не вышло» уволить учителя, задумается.

Получается отчасти жестоко, но, грубо говоря, ценой репутации конкретной школы и конкретного директора спасена вот эта некая свобода мифическая. Риски и ущерб конкретные, а выигрыш очень абстрактный. Но он того стоит.

 

«ДЛЯ НАС ЭТО ФИЛИАЛ РАЯ НА ЗЕМЛЕ»

НИКИТА МЕДВЕДЬ
выпускник лицея «Вторая школа» 2010 года, студент мехмата МГУ, 19 лет

О Колмановском
В седьмом классе у нас было два учителя-биолога. У нас предмет вел профессор с густой бородкой, он вел занятия так: мы открывали тетради, расчерчивали страницы на три колонки и конспектировали, как там устроено животное — в одну колонку амеб, во вторую инфузорий. Но однажды он задал тест из 45 вопросов за 45 минут, этот мы стерпели, но следующий — 90 вопросов за 45 минут — никому не понравился, родители пожаловались директору, учителя уволили. От биологии в физико-математическом лицее не принято ожидать ничего хорошего, так что нового биолога мы встретили без трепета.
Биолог начал свой первый урок с того, что сел на угол парты, вынул модное тогда до невозможности устройство — ноутбук — и подключил его к старенькому телевизору. Сейчас, говорит, покажу вам рыб. Все заулыбались: что мы, рыб, что ли, не видели. А потом Илья Александрович стал показывать, как рыбы выглядят внутри — мы увидели все с разрезами, диаграммами, фотографиями. Смысл в том, что он все время, с одной стороны, все это показывал, а с другой — объяснял, зачем рыбе нужно, чтобы у нее было так, а не эдак. И вдумываться в смысл, в истоки происходящего — этому он нас точно научил.

Помню, Илья увлекательно рассказывал нам про здоровое питание. По логике, вкусными должны быть самые полезные вещи. Но это в природной среде. У человека же очень быстро развилась культура, но отстал генетический материал. И в биологическом смысле мы довольно близки к первобытному человеку. Поэтому полезно-вредно — это работает только в тропических областях с фруктами. А шоколад, например, в больших объемах вреден. Это хороший пример того, что природа не всегда может о нас позаботиться, мы сами должны следить за своими действиями. Я его на всю жизнь запомнил.

Об увольнении и гомосексуализме
Я прочел у одноклассника Марка Захваткина (тот отказался давать комментарии. — Openspace), что Колмановского уволили. Я попытался узнать, что происходит. Понял только, что какие-то проблемы у руководства школы, что-то там у них происходит. Проблемный закон я не читал, так что не знаю наверняка. Судя по словам Ильи Александровича, насколько я понимаю, у закона есть одно конкретное следствие — он затрудняет разговор о гомосексуализме в школе в старших классах. Но это однозначно плохо: человек должен понимать, какие бывают люди разные и чем это обусловлено.

Об Овчинникове
Самое печальное было бы, если бы школа лишилась из-за всей этой истории Овчинникова: он всегда был барьером между школой и администрацией, и он не давал им делать глупости.

Мне кажется, директор уволил Колмановского внезапно, это была спонтанная реакция. Школа уже много лет находится в тяжелой ситуации, когда ее пытаются прижать по всем параметрам, бюджетный фонд урезать. Директор всегда был опорой. Ему говорили делать так, а он делал по-своему и защищал школу. Может быть, он и решил, что вот сейчас будет совсем плохо, и решил спасти школу.

Мне кажется, нет ничего постыдного в том, чтобы быть в ситуации, когда на тебя давят. Все школы с дополнительным образованием находятся сейчас под угрозой вымирания, все известные мне математические школы в сложном положении. И любому человеку, находящемуся в ситуации, должно быть очевидно, что виноват в произошедшем не директор, а вышестоящая администрация.

Об угрозе для науки
В каком-то комментарии говорилось, что в обществе опасно выражать свои мысли. Проблема не в том, что Колмановский сделал, а в том, что он сказал, что он высказал свое мнение как ученый. Он пытался сформулировать свое научное мнение по поводу гомосексуализма. Научное мнение всегда является объективной истиной, пока мы не нашли каких-то других подтверждений. Из-за него нельзя осуждать или оправдывать.

Помните эксперта, женщину, которая пострадала за то, что дала экспертизу по маковому делу? Ее, кажется, посадили в тюрьму. Она ученый, она дала заключение. Ученый не может выполнять свою прямую функцию — двигать науку, если он не может сказать то, что хочет. Это ситуация сталинских лет, когда некоторые теории признавались, а некоторые считались буржуазными и выкидывались. Генетика была запрещена в СССР, и теперь мы сильно в ней отстали.

О скандале
Илья правильно сделал, что опубликовал этот текст. Людям надо обращать внимание на то, что происходит. Кто-то из учеников говорил, что надо сделать жест и не возвращаться назад. Мне кажется это неправильным, потому что любой жест против администрации не стоит того, чтобы прекращать образование и обучение. Лучший способ изменить что-то в стране — это не только ходить на митинги, но и выращивать достойных детей.

Плохие последствия из-за опубликования всей этой истории несоизмеримы с пользой, которую мы получили. Если бы Колмановский промолчал, у школы было бы меньше политических проблем, но на одного учителя биологии меньше. И второе — никто бы не узнал, что даже во «Второй школе» такое возможно. Для нас, выпускников школы, такое невозможно. Для нас это филиал рая на земле, который не подчиняется законам, которые рушат все и вся. Поэтому все выпускники закопошились, когда услышали эту историю. Это для нас не просто страшно, но и странно в большей степени. Поначалу это просто был шок.

Мне кажется, что всем, кто имеет отношение к научной среде, вся эта история — это сообщение, что политика живет не только высоко в думских креслах, но она влияет на повседневную жизнь каждого из нас.

 

«ОН ВЫНЕС СОР ИЗ ИЗБЫ, НО ОН ОТКРЫЛ ЭТУ ДИСКУССИЮ»

АЛЕКСАНДР МАЛАХОВ
выпускник лицея «Вторая школа» 2010 года, студент мехмата МГУ, 19 лет

О Колмановском
Колмановский показал, что наука может быть интересной. Помню, как он нам рассказывал, что на всех пластиковых тарах есть номера, и он нас учил по номеру определять, годится ли пластик, чтобы хранить там вещи или продукты. Я до сих пор помню: с пятеркой  — есть можно, с тройкой — нельзя.

Об увольнении
Я только утром во вторник узнал про ситуацию, списался с одноклассником. Я ведь у Колмановского учился, я знаю, что подобного педагога вы в Москве не найдете. Чтобы его уволить, должны быть веские обстоятельства. И мне они не были ясны, так что мы решили пойти к директору. Нас было четверо. У нас сейчас каникулы, но если бы их не было, думаю, мы бы все прогуляли школу (МГУ на университетском сленге. — Openspace). Директор нам сказал, что такой проблемы не существует, что никого увольнять он не собирается.
Владимир Федорович — человек принципиальный, для него это очень важное решение. Здесь надо понимать, что он в первую очередь заботится о школе. Он решил, что если ситуация примет серьезный оборот — это мои догадки, — то возможно увольнение. До меня доходили слухи, что сейчас к школе из-за всех реформ приковано внимание Минобрнауки; может быть, это повлияло как-то, я не знаю. Никто не застрахован от неверных решений.

О гомосексуализме
Я про закон ничего не знаю и не думаю, он не в поле моих интересов, — меня возмутили события в школе. Для тех, кто боится, что Колмановский может комментировать тему гомосексуализма, я могу сказать, что он в классе предельно объективен. Я думаю, здесь и мысли допускать об этом не стоит.

О свободе
Мы как школа должны помнить, что мы должны защищать интересы учеников. Это, скажем, не конфликт вселенского масштаба, но это такой маленький сюжет — борьба за свободу. Очень не хотелось бы возвращаться в те времена, когда выражение позиции жестко наказывалось.

Я не могу сходу сказать, чем можно пожертвовать ради свободы выражать свои мысли. Я не могу сказать, что готов завтра пойти и пожертвовать своей судьбой или благополучием своих близких, чтобы отстоять свои принципы.
Но это того стоило. Стоило вынести все это на обсуждение.

Аргумент первый — те, кто там учит, и те, кого там учат. Это не административный аппарат. С этой точки зрения это абсолютно оправданно.
Второе — не могу утверждать, но я думаю, что подобные ситуации могут происходить и в других хороших школах. И это должно послужить началом для общественной дискуссии. Нормально ли, когда все происходит закулисно? Он вынес сор из избы, но он открыл эту дискуссию. И пусть это послужит поводом для обдумывания тем, кто может оказаться в такой ситуации.