ЕВГЕНИЯ ПИЩИКОВА объявляет конец эпохи образованцев и начало эры культурного самоудовлетворения
© Игорь Скалецкий
Люся читает Акунина. Четвертый год таскает она за собой его «Алмазную колесницу», и всё никак. Времени не хватает! Дом, хозяйство, дочки, служба. «На себя всегда времени не хватает», — говорит Люся.
Это она оправдывается, это знакомая интонация, а все потому, что я затруднила ее тремя модными вопросами: что ты, Люся слушаешь, смотришь и читаешь? Бедная пойманная врасплох женщина рассказала мне о «Русском радио» (в машине), о «Гарри Поттере» (в день премьеры, всей семьей) и о колеснице. А с чего я, собственно, привязалась к занятому человеку?
Все началось с Нургалиева. В далеком городе, на совещании по вопросам экстремизма, глава МВД сказал следующие слова: «Мне кажется, давно назрела ситуация, чтобы провести мониторинг в стране, узнать, кто что слушает, читает и смотрит». Слова министра многим показались забавными, Нургалиев получил несколько публицистических отповедей, а вот Жириновский, например, поддержал: «Давно назрела необходимость узнать пристрастия каждого отдельного человека. Кто у нас отвечает за эту политику? Никто. Это же анархия».
И как бы все согласились, что это государственное дело, и запущенное государственное дело — знать, куда смотрят и чего слушают.
Началось-то, может, и с Нургалиева, да только им не кончилось. Всем уж надоело насмехаться над его вальсами и романсами (упомянул, что молодежь пошла непредсказуемая, ибо не воспитывалась на вальсах и романсах), а я вот наткнулась на несколько любопытных мелочей — во время своего импровизированного, так сказать, опроса.
Потому что как только я услышала про этот утопический госмониторинг (казалось бы, чего затрудняться, послал бы министр человечка на утреннюю планерку в «Пурпурный легион» и много нового бы сразу узнал), так сразу мне тоже захотелось что-то новое узнать. Позвонить, порасспрашивать — так, по мелочи. Не интеллектуалов, конечно, эти достойные люди без меня со своими досугами разберутся, а городской средний класс, массовый вкус. Сработало обаяние простого вопроса — а вдруг действительно возможен столь же простой ответ? Какое там. Тут, как у Георгия Иванова: символ успеха — вопрос; символ неуспеха — ответ.
Зато во время погони за общепонятными сведениями я и наткнулась на эти две свои любопытные мелочи.
Читать текст полностью
Первая — Люся с колесницей. Родители у Люси инженеры. То есть у нее за плечами — семейный культурный капитал. Сама же она медсестра. На самом деле парамедик, ибо имеет дело с медицинской техникой, но в отечественной традиции всех медицинских работников с высшим образованием называют докторами, а без — медсестрами и медбратьями. По-простому, по-семейному. Итак, на работе — медсестра, а дома — респектабельная матрона. Доходы супруга, квартира, дом, машины и все прочие приметы материальной культуры — всё относит Люсю с мелкой буржуазии к среднему классу. Ее культурное потребление тоже соответствует: старомодный, подвергшийся интеллектуальной инфляции, но всегда почтенный Акунин.
Она перетаскивает колесницу из рабочей сумочки на ночную тумбочку, с тумбочки несет в машину, уже нагруженную дачным шашлыком, планирует взять книжку с собой в отпуск, прогулять по испанскому песочку. А все потому, что Люся знает: читать надо, а не читать стыдно — для нее это все еще важный культурный код.
Именно система культурных кодов поддерживала и формировала великую советскую армию образованцев, нашу армию.
Предполагается, что армия эта существует и поныне и может быть в любое время отмобилизована. Так думала и я, находя бесчисленное количество знакомых примет в работе, скажем, Т.В. Сафоновой и М.М. Соколова «Представление себя “культурным” в повседневных взаимодействиях».
Преинтересное исследование, авторы — научные сотрудники Центра независимых социологических исследований (Санкт-Петербург), цель работы — описать новые доминирующие культурные коды и «конкретные техники, используемые представителями российского нового среднего класса» для доказательства своей культурности. Чего уж там говорить про эти конкретные техники, знаем мы эти техники.
Чудесные приведены примеры «самопредставления» (авторы заботливо предупреждают неофита, что неудачная демонстрация культурного капитала равносильна его аннигиляции). Самопредставления четко разделены по этажам культурности. Такова общепринятая нашим образованческим войском система представлений об устройстве «высокой культуры». Так и узнаешь эти извиняющиеся интонации потребителей культуры полуподвала и горделивую — бельэтажа: «Когда я болею, то читать могу только женские романы»; «Когда приедешь с работы, хочется просто расслабиться. Я обычно читаю по вечерам Акунина. На Хайдеггера меня в это время уже не хватает»; «Я решил, что прочитаю “Улисса” на английском, — сидел без работы, так что времени много было. Два месяца убил, но врубился и прочитал».
Итак — Люся использует образованческие культурные коды. Она извиняется: «На себя (имея в виду чтение) всегда времени не хватает»; она верит в дизайнерскую ценность книжных полок в деле оформления «мужской» комнаты (раньше стеллажи были украшением гостиной, теперь вот в приличных домах переехали). Люсе сорок лет — боюсь, это последний возрастной рубеж, на котором еще играют в эти игры. Что-то мне кажется — знание это давно уж формировалось, росло, а тут, во время опроса, как-то окончательно проявилось, — что-то мне кажется, что армия образованцев кончилась. Рассеяна. Осталась только как поколенческая примета. Уже Люсины дочки никаких книжек с собой не таскают, и культурные коды у них совсем другие. Обе девицы окончили институты, но говорят не о полученном образовании, а о полученном дипломе. Диплом — удостоверение, и тем ценен. Предъявить на входе в развернутом виде. Это пропуск в мир чистой публики. Девочки разделяют интересы своего круга и презрительно отзываются о «низшем слое менеджерятника». В чем отличие высшего слоя менеджерятника от низшего? В способах проведения культурного досуга. Для наших девиц важный культурный код — может ли разделить неразъясненный член компании разговор о путешествиях, о заграничных поездках. Тут иерархия культурности выстраивается таким образом. «В отеле “Голдсверхсуперпаласе” в Анталии мне в этот раз не понравилось» — отстой и провинциальные понты, аннигиляция культурного капитала. «В Рим я люблю ездить только ранней весной» — норма, правильное высказывание. «Прошлым летом мы бродили пешком по Ирландии» — это как для их родителей слушать про Джойса. Достойно уважения, но что это в наш банковский кружок такого хипстера занесло?
Девочки не читают и не видят причин отвешивать забытой книжной полке реверансы, как то делает мама. Смотрят в основном в иллюминатор, хотя отдают дань высокому Голливуду. Музыка не является для них важным языком общения или самоидентификации. Хотя сводные телевизионные концерты поглядывают — какую-то там Юрмалу, какой-то золотой граммофон, где фертом выскакивает на сцену г-н Басков по прозвищу Коля Бизнесланч. Посмеиваются над старчеством российской поп-музыки. Но (единственно, в чем их культурный капитал совпадает с материнским капиталом) говорят: «Раньше голоса были лучше, нынче все под фанеру».
Так что, боюсь, наше с Люсей поколение — последний оплот образованщины в советском понимании этого слова. За нами — разделение на мелкобуржуазные культурные пристрастия и прослойку интеллектуалов, спаси их Господь.
Вторая же мелочь (любопытная), открывшаяся мне во время опроса, касается культурных практик совсем молодых людей — девяностых годов рождения.
Собственно говоря, именно их вкусы и интересуют г-на Нургалиева. Понятно почему — нужно же выяснить, как влиять. Как высказался Григорий Трофимчук — политолог, первый вице-президент Центра моделирования стратегического развития, — «с одной стороны, ему хочется, чтобы наиболее активная, молодая часть россиян имела более спокойный и предсказуемый досуг; с другой — чтобы этот досуг как-то контролировался государством». Далее, правда, г-н Трофимчук советует государственным мужам изобрести «некий абсолютно новый носитель из разряда так называемой стратегической культуры, чтобы молодые россияне прониклись отечественным духом без всякого принуждения». Это сильное предложение.
Но в целом проблема понятна: главное — выяснить, какое из искусств сегодня является «особенно важным».
В условиях народной неграмотности, как известно, — цирк и кино. Что сейчас? Музыка сегодня не работает как массовый индикатор «свой — чужой». Ни рок, ни инди-рок, ни хип-хоп, ни рэп, ни техно не являются ни тайным, ни явным молодежным языком, как то было в шестидесятые годы во всем мире и в девяностые в России.
Сдается мне, что для молодежи главное искусство — культурное самоудовлетворение.
И сдается мне, что о том же думает и г-н Нургалиев. Поскольку разговоры он разговаривает про вальсы, а шерстит так называемые «экстремистские сайты» в интернете.
А сетевые культурные практики — это и есть культурное самоудовлетворение. Один из известнейших сурдопедагогов (педагогов, работающих со слабослышащими детьми) Ирина Борисовна Лебедянская сказала мне не так давно интереснейшую вещь: «В нашем мире произошла революция. Наверное, у вас тоже, однако вы этого еще не поняли. А у нас она очевидна — нет больше страны глухих. Наши дети больше не чувствуют себя в изоляции. Нет, конечно, они понимают, что они особенные. У них проблемы с высшим образованием и работой. Они должны встречаться друг с другом относительно изолированными группами, потому что нужно в реале иметь флирт, ухаживания, связи, нужно жениться и замуж выходить. Но они больше не посторонние миру. Они научились разговаривать. Они разговаривают “Вконтакте”, аське, во всех социальных сетях, на любом форуме со всей массой своих “нормальных” сверстников, со своим поколением. От Еревана до Магадана, с кем угодно они говорят; потому что это не письменный язык, который используется в интернете, — это новый язык, устный письменный. Пришло время новой устности — тут не искаженный русский, не неграмотность, а просто фонетическая запись произнесенных фраз. Я сама слабослышащая и воспринимаю интернет как шум. Я впервые поняла, что такое шум. Это нескончаемый разговор».
Нескончаемый разговор. Так они и выглядят, наши совсем молоденькие дети, — как постоянно ведущие нескончаемый разговор. Наше отрочество сопровождалось следующими педагогическими методиками — как можно больше читать, чтобы сделать себя. В идеале мы все должны были стать селф мейд менами. Для смягчения нравов, для того чтобы избежать искушений и житейской нечистоты, для высоты и всякого порыва, для всего и от всего было только одно лекарство — чтение.
{-tsr-}Подросток с коммуникатором в руке, ведущий свой бесконечный разговор, — делает не себя, а пространство вокруг себя. Результат — self-пространство. Оно в достаточной степени приватное и одновременно бескрайнее, дает простор для выплеска творческого напряжения и, очевидно, удовлетворяет культурные потребности. Вполне себе вероятно, что перед нами действительно время новой устности, начало эры культурного и информационного самоудовлетворения.
Не трудитесь опрашивать подростков, что они читают. Я пробовала. Результаты — прекрасные. Прекрасные утешительные результаты. Любимый писатель — Пушкин. Все читают Пушкина.
И селфпространство.
Люди в сущности не меняются. Однако слова продолжают носиться в воздухе: якобы что то происходит, смена пространства там, наступает " начало эры культурного и информационного самоудовлетворения" - в общем то самое однообразное и необязательное шелестение колумнистов и медиааналитиков, которое стоит только прочитать, как тут же забывается.