Оцените материал

Просмотров: 7570

Попасть, задержаться, остаться

Наталья Иванова · 04/05/2009
Социальность, тем более жгучая, даже ранящая, проходит — литературное качество остается; хорошо бы об этом помнить, выдавая авансы

©  ИТАР-ТАСС

Дом на набережной

Дом на набережной

В недавнем интервью газете «НГ-ExLibris» Валерия Нарбикова, ныне почти забытая, а лет двадцать тому назад модная молодая писательница (ее благословил в тогдашней «Юности» Андрей Битов), строго указала на то, что мне давно следует понять: времена Юрия Трифонова прошли. Упрек в собственной отсталости смиренно принимаю, упрек Трифонову — нет. Это времена Нарбиковой прошли: сейчас она напомнила о себе — правда, всего лишь интервью, а не стихами и не прозой, — и слава Богу.

И призадумаешься: а где они, в недавнем прошлом — восходящие звезды новой, свободной российской словесности? Где Денежкина, без упоминания которой не обходилось ни одно литературно-критическое высказывание? Где Нарбикова? И почему замолкла так надолго, а от ее «Около» и «эколо» если что подзадержалось в моей литературной памяти, то исключительно первая фраза?

В литературу трудно попасть, еще труднее задержаться и практически невозможно в ней остаться — так, кажется, утверждал Корней Чуковский (который как раз относится к победителям).

Где Сергей Каледин, чем он занят, кроме благородного дела снабжения книгами тюремных библиотек? Где его проза, тоже лет двадцать тому назад задевшая читающую публику, несмотря на конкуренцию со стороны публикуемых бок о бок Андрея Платонова, Михаила Булгакова, Бориса Пастернака (на тех же страницах тех же журналов, где увидели свет «Смиренное кладбище» и «Стройбат»)? Почему такая короткая жизнь у постперестроечных бестселлеров?

А Юрий Трифонов, несмотря ни на какие перемены (умер он в 1981-м — за пять невыносимо долгих лет до начала журнального и книжного бума), на своем литературном месте. (Кроме, пожалуй, «Обмена», над сюжетом которого нынче можно горько усмехнуться.) «Время и место» — так назывался его последний роман. Время «Дома на набережной», несмотря на перелом костей подлинника, предпринятое в телеверсии, за которую изготовителям стоило бы уши оторвать, не пройдет никогда: эта проза неотменима социально-политической конъюнктурой, потому что не обслуживает (как в положительном, так и в отрицательном смысле) исторический момент. В «Доме…» нет ни слова о Сталине, о лагерях и репрессиях, но это жесткий анализ и одновременно памятник тоталитарной эпохе. В других искусствах, важнейшим из которых является кино, с «Домом на набережной» сопоставим только феллиниевский «Амаркорд».

Из уникального художника делали исключительно социального писателя, который теперь, по мнению Нарбиковой, пользуясь выражением ее литинститутского наставника, — «устар.». То, что сегодня активно присутствует в литературно-критических выборках современной прозы, тоже связано с исключительной социальностью. Только это сегодня цепляет белинских, которые одновременно метят в гоголи: чеченская война, антиутопия, кризис, офисный планктон. И не только наших белинских цепляет, но и западных издателей. Зачем им Маканин? Зачем им Бабченко? Потому что — чеченская война, а о кричащих различиях между ними (см. их переписку через «Новую газету») в бизнесе издательском нет дела. Издатель хочет денег (как Асан). А ведь и Герман Садулаев интересен отнюдь не чеченством своим, а попыткой изобретения новой поэтической мифологии. Это лишь один, но выразительный пример, к которому легко добавить и Романа Сенчина, и Захара Прилепина, с их «проклятой социальностью». Социальность, тем более жгучая, даже ранящая, проходит — литературное качество остается. Хорошо бы об этом помнить, выдавая авансы. И вспоминая тех немногих живых писателей, которых уж нет среди живущих. «Все у вас какие-то вечные темы», — недовольно ворчали Юрию Трифонову даже в благорасположенном к нему «Новом мире».

Впрочем, имя Юрия Трифонова ставят ныне и в одобрительный список — среди эпигонов вроде Константина Федина и политических графоманов вроде Николая Шпанова (это делает Дмитрий Быков в журнале «Русская жизнь»).

Итак, модная тенденция — игра на повышение советских писателей в широком ассортименте, от Федина и Панферова до «мобилизатора» Николая Шпанова, — присутствует сегодня в общем литературном пространстве одновременно с игрой на понижение русских писателей советского времени.

Впрочем, если эпигонов, графоманов и пустозвонов повысить, а писателей настоящих — снисходительно понизить, определится уровень симпатичной посредственности, на котором можно легко разместить кого заблагорассудится.

Включая самих себя.

Безапелляционная уверенность в собственной гениальности — вещь для литератора небесполезная, однако неуверенность продуктивнее, как смурное настроение для интеллектуальной работы продуктивнее отличного расположения духа в солнечную погоду. Я только что вернулась с Лондонской книжной ярмарки, в которой благодаря Academia Rossica прописалась Русская литературная неделя. Среди прозаиков там был представлен и Александр Терехов с только что выпущенным издательством романом «Каменный мост» (в представленном только что списке «Большой книги» он фигурирует еще анонимно, как рукопись). Терехов сочинял роман понемногу, двенадцать лет, судя по датам 1997—2008, которые выглядят обозначением рождения и смерти на памятной плите. Не просто долго, а очень долго. Читатели о Терехове, надеюсь, вспомнят, вспомнят о «Крысобое», вспомнят о «Бабаеве». Хотя вообще-то такими промежутками Терехов рискует утратить свою потенциальную аудиторию. Ведь получается так: «попасть», а не только «задержаться» или тем более «остаться» ему надо фактически каждый раз заново.

Погоды в Лондоне стояли прекрасные, расцвели магнолии, каштаны, черемуха; напрягать мозг совершенно не хотелось. Тем не менее книгу Терехова я, по настоятельной рекомендации редактора Елены Шубиной, с собой взяла. И даже в перерывах между выступлениями — от Михаила Шишкина до Умберто Эко — читала. До конца пока не дошла, каюсь, поэтому я не об этой книге, обложка которой, и герои, и сюжет прямо отсылают к «Дому на набережной». Да, большая книга, раз в шесть больше трифоновской. Но, открыв повесть Трифонова, закрыть ее, не дочитав до конца, было невозможно. 

Как же это устроено? Как вообще появляются на свет такие тексты? И уходят ли они от нас? И кто в этом сиротстве виноват, если не мы сами, так стремящиеся «попасть, задержаться, остаться», что готовы для этого вытоптать доставшуюся в наследство литературную территорию?

Автор – первый заместитель главного редактора журнала «Знамя»

Другие колонки Натальи Ивановой:
Потрендим?, 27.03.2009
Полтора процента, 27.02.2009
Подмена, 30.01.2009

 

 

 

 

 

КомментарииВсего:6

  • Tur_turovski· 2009-05-04 20:25:05
    Бог с ней, с Нарбиковой, она и раньше-то особым умом не славилась. А вот другая проблема, связанная с Трифоновым и недочитанным Тереховым, в последнее время приобретает какой-то почти инфернальный оттенок. В последнем номере "Афиши", рецензируя Каменный мост Терехова, Данилкин с присущей ему глуповатой прямотой (которая многим так нравится) написал, что Каменный мост, как и Оправдание Быкова, это про оправдание эпохи 30-х, Большого террора, о примирении с тем прошлым, "а иначе непонятно, как с этим жить". Быкову (в том числе в недавней биографии Окуджавы), Терехову, Кантору, Прилепину, Елизарову - список неполон - непонятно, как этим жить, поэтому они избрали путь оправдания. Когда это делает Проханов, тут понятно: жизнь позади, и надо же как-то оправдаться. А тут речь идет о людях молодых, у которых еще много чего впереди. Оправдание в религиозной традиции - это путь преодоления греха ради милости Господней, путь преображения человека в свете идеала. Вот таким оправданием отмечена поздняя проза Юрия Трифонова, который в себе мучительно изживал эпоху. Но у слова "оправдание" есть и другие значения, и одно из них - банальное судебное - и подхватили молодые литераторы, которым недостает мужества (а вдруг и таланта?) оправдываться перед идеалом, переживая с болью несовершенство истории, любой истории. Ведь эти молодые авторы - Быков, Кантор, например, люди из хороших семей, которым и при СССР было хорошо. Плохостью для них была невозможность выезда за границу - чаще всего. Они не нюхали того, что при СССР было плохо по-настоящему. Дело не только в том, что они не имеют морального права оправдывать 30-е (не имеют - точно), а и в том, что эта позиция разрушительна. Ведь даже если писатель хихикает при упоминании слова "идеал", он все равно имеет дело именно с ним, а если нет тогда он просто текстовик.
  • Avdeeva· 2009-05-04 21:36:24
    Буду краткой:согласна с вами.
  • chin_chinarem· 2009-05-05 15:09:34
    У Ивановой счеты что ли какие-то с Нарбиковой? Чего-то это она на нее взъелась? Так про каждого писателя можно сказать, что сегодня на коне, а завтра в говне, но ценность литературная же не критиками определяется. Тем более такими бездарными, как Иванова.
Читать все комментарии ›
Все новости ›