Даниэль Одье. Интервью с Уильямом Берроузом

Создатель «Голого завтрака» и «Пространства мертвых дорог» не просто беседует с журналистом, но использует возможность высказаться чуть ли не для проповеди

Имена:  Даниэль Одье · Уильям Берроуз

Уильяму Сьюарду Берроузу, джанки-визионеру, у нас, слава «Мягкой машине», повезло: его переводы выходят регулярно, несмотря на происки Госнаркоконтроля и прочих цензоров от власти. Вышла даже повесть «И бегемоты сварились в своих бассейнах», плод сотрудничества молодого Берроуза и совсем юного Джека Керуака. Странно поэтому, что дело не доходило до книг о самόм великом и ужасном старике в старомодном плаще-пыльнике и побитой шляпе, о крестном отце основных контркультурных трендов прошлого века, в чьем верном воинстве числились и те же битники, и Курт Кобейн, и Боно.

На английском, впрочем, книга выходила давно, и с любопытным заглавием «Работа», отсылающим, возможно, к дискретности содержания (разговоры с Берроузом велись в разное время и перемежаются прозой Берроуза, которая призвана иллюстрировать отдельные его концепты). Возможно и другое толкование: создатель «Голого завтрака» и «Пространства мертвых дорог» не просто беседует с журналистом, но использует возможность высказаться чуть ли не для проповеди.

Больших тем, если совсем огрубить, у Берроуза две. Первая — правительства скрывают истинное положение дел и истинные возможности человека; ограничивают своих граждан как в приобщении к знанию, так и в его реализации. Исследованием космоса, таящим такие же возможности, как далекие заокеанские земли в эпоху Великих географических открытий, сейчас занимаются холодные, нетворческие люди, клерки. Вообще везде захватили власть «нормальные люди — обыватели, нетерпимые к людям необычным». Стареющее общество во главе с элитой все подозрительнее смотрит на молодых, автоматически записывая их в бунтари, и всячески подавляет молодежь («Сверхсекретные разработки не потому сверхсекретные, что о них могут прознать русские. Русские о них уже знают и, наверное, даже обогнали Запад. Сверхсекретные разработки потому и сверхсекретные, что власти скрывают от молодежи мира их истинное предназначение»). Здесь Берроуз явно пытается встать на защиту подавленных молодежных движений в Америке, Париже и Китае. Он костерит ЦРУ за жучки в спальне Мартина Лютера Кинга, но при этом говорит вот что: «Мы разрушаем понятие частной жизни, которую рьяно пытается монополизировать администрация Никсона. Не станет частной жизни — не станет стыда, и мы вернемся в райские кущи, где Бог не пасет нас, словно штатный сыскарь с магнитофоном. Книги и фильмы откровенного содержания — первый шаг в верном направлении. Стыд и страх — это оружие в лапах Никсона, средство политического контроля». Как и обычные американцы тех лет, он очень боится ядерной войны: «И конечно ж, все нации, обладающие ядерным арсеналом, должны его уничтожить… ну, и ядерных физиков туда же». Берроуза прокляли бы нынешние феминистки, а все женщины бы к ним присоединились: «Думаю, они — одна из основных ошибок, породившая дуалистическую картину вселенной. Женщины более не требуются для воспроизводства…» — это, кстати, укладывается в дух той эпохи, когда Валери Соланас хотела уничтожить мужчин как биологический класс. Берроуз осуждает семью («…всякий идиотоизм — неврозы там разные, — от которых страдают родители, передаются детям») и превозносит секс за его разрушительную силу (на изучение секса наложили ханжеское табу и гнобили того же Вильгельма Райха, сумевшего измерить заряд оргазма) — не об этом ли пишет сейчас Э. Лимонов в «Другой России» и прочих своих поздних книгах?

Как уже понятно, тут попахивает то идеями откровенной «теории заговоров» в духе тех, с которыми носятся совсем уж оголтелые персонажи «Секретных материалов», то вполне, как сказали бы политики, «конструктивными».

Первая главная тема Берроуза — сокрытого знания — логично перетекает во вторую, а именно в тему наркотиков и их заменителей. Берроуз посвящает целые главы рассказам о свойствах различных наркотиков (видимо, до этой книги еще не дошли руки полицейских из соответствующих ведомств) и буквально рецензирует различные программы избавления (тут он также спец) от наркотической зависимости.

И тут вспоминаются Делез и Гваттари, с их книгой «Тысяча плато: капитализм и шизофрения», некоторые пассажи которой будто вторят идеям Берроуза (это к теме его влияния — пусть и опосредованного на этот раз): «нет наркотиков, гарантирующих имманентность; но именно имманентность наркотиков позволяет нам обойтись без них. Ждать, пока другие пойдут на риск — не трусость ли это и злоупотребление? Скорее всегда возобновлять предприятие с середины, меняя средства».

Да, автор «Джанки» проповедует отказ от наркотиков. И, если вдуматься, удивляться тут нечему. Берроуз всегда был очень рациональным человеком, несмотря на все свои безумства (известный случай с застреленной во время пьяного эксперимента по повторению подвига Вильгельма Телля женой — это даже не самый яркий эпизод его биографии). Безумства эти на самом деле были частью его личной программы, жизненного эксперимента по трансгрессивному прорыву в другие, более свободные и мощные области сознания психоделической, метафизической самореализации. Поэтому логично было отказаться (до этого досконально изучив их возможности) от наркотиков, которые разрушают личность и тело и не дают, кстати, толком писать.

Снова Делез и Гваттари: «Битники многим обязаны Миллеру, но они снова изменили направление, они по-новому используют пространства вне городов. Довольно давно Фицджеральд уже сказал: речь не о том, чтобы плыть в Южные моря, не это определяет путешествие. Существуют не только странные вояжы по городу, но и вояжы на месте — мы здесь имеем в виду не наркоманов, чей опыт слишком двусмыслен, а, скорее, подлинных кочевников».

Именно подлинным кочевником он и был. Поэтому за ним шли поэты и прозаики, битники и хиппи, глэм-рокеры и попсовики, панки и гранджеры. Берроуз был готов предложить им нечто новое — результаты, не всегда ожиданные, своих экспериментов. Прежде всего — работу с тем, что структуралисты назвали бы знаком, означаемым (словом произнесенным и читаемым) и тишиной.

Вот Берроуз вспоминает свой любимый «метод нарезок», когда готовый линейный текст «нарезался» и монтировался в произвольном порядке, разбавляясь при этом вырезанными кусками любых других текстов, что должно было обновить замыленное сознание (тут впору вспомнить, что отечественные формалисты во главе со Шкловским писали об «остранении»), и в итоге расширить его, извлечь на поверхность те самые блейковско-моррисоновские «двери восприятия». Надо ли говорить о том, как широко используется этот метод сейчас (как он был апроприирован системой, сказал бы, скорее всего, сам Берроуз…): тут и сэмплы в электронной музыке, и мельтешение в клипах MTV — линейные видео позволяют себе делать едва ли не одни Radiohead…

Продолжая свой сеанс магии с разоблачением, Берроуз вещает: «Америка не столько кошмарный сон, сколько отсутствие сна вообще. Лишение сна Америки — это определенно шаг в сторону уничтожения сна в принципе. Сон — спонтанное событие, а значит, не поддается диктату». Кроме того, Берроуз проповедует переход на иероглифическую письменность, и вот почему: видя слово, написанное буквами, мы произносим его, озвучивание же не только поддается контролю извне, но и лишает мозг внутреннего покоя (тут, кстати, привет исихастам, с их внутренней молитвой, да и всем медитирующим заодно). «Китайцы своей невозмутимостью обязаны родному языку, который делает возможными периоды внутреннего молчания и неуправляемость мысли, что явно противоречит программе антисонников, желающих управлять мыслями всех и каждого. <…> Ключевой момент машины диктата на Западе — стремление сделать язык максимально безóбразным, отделить слова от объектов и наблюдаемых процессов».

Впрочем, ментальная тишина — не единственный рецепт. Берроуз (сознаваясь, что желаемых результатов еще не удалось достичь, он еще работает) проповедует Машину мечты, которая создает особое стробоскопическое мерцание, изменяющее альфа-ритмы мозга. Большое будущее, по Берроузу, и за особыми техниками нарезки звука/речи на обычном магнитофоне: «нарезанные записи могут рассмешить до слез двадцать лет назад я слышал запись под названием пьяный радиокомментатор сделанную джерри нью-манном из нью-йорка нарезавшим передачи последних известий по прошествии стольких лет я не смогу припомнить слов но точно помню что хохотал пока не свалился со стула пол боулз называет магнитофон маленькой божественной игрушкой быть может его последняя игрушка растворяясь в холодном весеннем воздухе задает бесцветный вопрос»…

Снова из «Тысячи плато…»: «…Звук вторгается в нас, выталкивает нас, увлекает нас, пересекает нас. Он покидает землю, как для того, чтобы заставить нас падать в черную дыру, так и чтобы открывать нас космосу. Он сообщает нам желание смерти. Обладая огромнейшей силой детерриторизации, он также осуществляет самые массивные, самые ошеломляющие, самые избыточные ретерриторизации. Экстаз и гипноз».

Вряд ли кто сейчас сможет впасть в экстаз не только от рецептов, но и — что греха таить — от речей Берроуза. Однако послушать визионера в старомодной шляпе стоит: мало кто смотрел на настоящее так смело, мало кто увидел будущее, такое далекое. Тем более что психоделическое время, по Берроузу, уже почти наступило: Делез и Гваттари тому свидетели.

Даниэль Одье. Интервью с Уильямом Берроузом. — М.: АСТ: Астрель; Владимир: ВКТ, 2011
Перевод с английского Н. Абдуллина​