Валерий Попов. Довлатов

Вместо того чтобы написать о Довлатове – хорошо или плохо, – биограф написал разоблачительную книгу о самом себе

Имена:  Валерий Попов · Сергей Довлатов

Ужасно не хочется начинать рецензию с драматической истории о том, как ревнивые наследники Сергея Довлатова наложили вето на использование его фотографий и писем, почему-то заранее предполагая (как сказано в редакционном предисловии), что его биограф и старый друг Валерий Попов опорочит довлатовский образ. Кажется, в жизни Довлатов был не сахар, а в своей квазибиографической прозе не щадил никого. Многие после этого отдали ему мемуарную дань – и мало кто при этом проявил мстительность. Интересно, какие основания были у «ревнителей» в данном случае ожидать худшего. Или у Александра Гениса, который заявил, что книгу Попова читать не собирается из любви к обоим фигурантам? С Валерием Поповым Довлатов обошелся еще по-божески: в голову приходит только знаменитая, сравнительно добродушная миниатюра про «Валеру Попова и его невесту – юную зеленую гусеницу». То есть дело, видимо, не в обиде персонажа на своего портретиста. А если бы и так, не нам судить. Если Валерий Попов намеренно изобразил Довлатова циничным карьеристом, который идет к славе по трупам и лишен нормальных человеческих чувств, не подчиненных этой честолюбивой цели, – он имел на это право.

Но в этой обыкновенной истории есть оригинальная деталь: Валерий Попов отнюдь не считает, что написал о друге что-то плохое. И в книге, и в интервью по поводу ее выхода биограф твердит: перед нами не пасквиль, а «любовно-дружеский шарж»; да, у всех людей есть «милые и смешные недостатки», и вообще гению нужно прощать, и он лично Довлатову все простил, а книга продиктована одной нежностью. Если это так, с подобными друзьями не нужно врагов, потому что в этой книжке похвалы куда выразительнее критики.

Вот автор с восхищением пишет о родителях Довлатова – всем бы таких: «Рождался смелый и обаятельный образ, которому хотелось подражать. Известен случай, когда мама Довлатова, угощая завтраком Сергея с заночевавшей у него девицей, непринужденно спросила: “А бляди твоей горошек тоже давать?” Сергей, оценив мамин стиль, расхохотался (о реакции девушки история умалчивает)». История умалчивает еще об источнике, через который этот случай стал известен. Напрашивается вывод, что им был сам Довлатов, а стало быть, анекдот имеет исключительно художественное значение. Он, может быть, и правдив – это не важно: гендерные отношения в шестидесятые частенько были лишены сентиментальности, и сочувствие автора в данном случае вполне простодушно.

Или, скажем, Попов не раз фактически обвиняет Довлатова в плагиате: там спер фразу у Эренбурга, тут украл слово у Фолкнера (то есть буквально одно слово – «заводи»). Эту «творческую скаредность» автор отмечает не в упрек своему герою – как могло бы показаться, – а в заслугу, как рачительному хозяину. Вот уж действительно простота хуже воровства.

Эта же мама, полагает Попов, «сумела направить [Довлатова] в лучшее ленинградское общество». Подальше, стало быть, от блядей. Именно так и надо было поступать, чему свидетельство многочисленные автобиографические ремарки: «Я больше выбирал друзей успешных»; «помню свой приход в поисках подходящей литературной компании». Вот и у Довлатова «недурная компания расчетливо пополнялась». Действительно, с чего бы у Довлатова быть иным мотивам, чем у Попова: «Помню Сережины проводы, на которые пришел не очень охотно. Понимал, что это его, а не моя игра». Похоже, что Попов не подражал Довлатову, а, напротив, писал его портрет, глядя в зеркало.

«Чтобы в те годы считаться перспективным писателем, надо было отметиться дружбой с Вольфом. Довлатов отметился, сделал свои выводы» (а мы-то ломали голову, почему он в своем «Соло на ундервуде» подарил Вольфу лучшие реплики!). Да и с самим биографом Довлатов прогуливался не просто так, а хотел «сфотографироваться» на Невском, находя и его небесполезным. Как и Людмилу Штерн, «с ее умом, обаянием...» (но мы же не думали, что этого достаточно?) и «широкими связями в нужных <...> сферах». К женщинам Довлатов, как мы уже могли заметить, относился с особенно извращенным цинизмом. Первый его брак был «насквозь литературный» и затевался обеими сторонами с единственной целью «влезть на плечи другому, чтобы сделаться заметней»; армейская любовь Светлана Меньшикова была оставлена Довлатовым наверняка по той причине, что «Лялька» была непрошеным свидетелем, способным в будущем поставить под сомнение фактическую достоверность не написанной еще тогда «Зоны»; жена Довлатова Тамара Зибунова удостоилась его внимания только благодаря уютной квартире. Попутно Валерий Попов удивляется: почему ни Меньшикова, ни Зибунова не отражены в книгах Довлатова – в отличие от других, «не игравших такой важной роли в его судьбе»? Я бы осторожно предположила, что именно тех женщин, которые были к нему добры и не могли постоять за себя на литературном поле, подобно, скажем, Асе Пекуровской, писатель просто не захотел превращать в карикатуры, поберег. Но то я, а Валерий Попов не питает иллюзий. Никакие противоречия не пробьют бреши в его стройной теории, согласно которой люди были для Довлатова расходным материалом: в эмиграции «Довлатова интересовали друзья только полезные, а бесполезные, ставшие героями его книг, слава Богу, остались за кордоном». Чуть дальше выясняется, правда, что и за кордоном оставались у Довлатова люди, которых он «чтил и благодарил», например Израиль Моисеевич Меттер. Но и этой переписке есть логичное объяснение: «чувствуя, что будущая слава его – в России, он не порывал с тем берегом, отправляя туда нежные и проникновенные письма».

Здесь легко усмотреть лежащий на поверхности мотив имени Юрия Олеши. Дескать, Довлатов с «изворотливостью пробивался в литературу», а он, Попов, подобной изворотливостью не обладал – вот, дескать, и объяснение тому удивительному факту, что при буквально одних и тех же исходных условиях задачи итог получился неодинаков и «пьедестал давно и прочно занят Довлатовым». Это даже писать неловко – особенно потому, что Валерий Попов действительно хороший писатель. Наивный читатель, взявший в руки эту книгу только ради ее популярного героя и незнакомый с другими произведениями ее автора, получил бы совершенно превратное представление о литературном масштабе последнего. Завистника мы ожидаем найти в лице литературного неудачника, но удивительно, когда им оказывается Валерий Попов, написавший десятки книг, высоко ценимый современниками (из которых первый Довлатов), далеко не последний в той блестящей компании шестидесятых. На выручку приходит, как это часто бывает, довлатовская формула: «в жизни всегда есть место комплексам». В том же интервью «Свободе» Попов признается в некоторой авторской нескромности – мол, да, написал немало и о себе, покрасовался; цитирует Толстого: «без любви к себе ничего не делается». Только вот любовью это никак не назовешь. «Довлатов» – безжалостно саморазоблачительная книга. Потому что она, очевидно, и в самом деле отражает не злой умысел, а авторскую картину мира. И главный, и второстепенные герои Попова не просто «обнаруживают свои смешные и милые недостатки». Какими бы разными эти люди ни были, недостаток, которым автор наделяет их с параноидальным постоянством, у всех один и тот же. «Я помню хитрую и обаятельную Шарымову по Ленинграду – и здесь она не пропала» – почему это звучит как вскользь сказанная гадость? Перефразируя еще одну знаменитую довлатовскую миниатюру: «А не в Попове ли тут дело?»

При всем том о прозе Довлатова, о его ремесле Попов пишет с неподдельным любовным чувством, интонация этих отрывков выделяет их в тексте так же контрастно, как обильные цитаты из воспоминаний его друзей. Как будто другой человек писал: «...мало кто решается на такую свободу – и из героев, и из писателей. Довлатов – одиночка, “один в поле воин”, поэтому так заметен». Абзац, отступ: «Но это вовсе не значит, что и в практической деятельности Довлатов был одинок. Созданием своей “гвардии” он занимался усиленно. У этого Робинзона Крузо было, как минимум, “семь Пятниц”» – и дальше по накатанной колее. Мимолетно подтвердив изящной фразой, что и сам Попов хороший писатель.

Доказательства тому, кстати, мы видим не раз, и часто при этом проза Попова сближается с прозой его героя. Скажем, он вспоминает уморительное определение, данное Рейном Бродскому: «в багрец и золото одетая лиса». Или еще эпизод: «Хорошая у тебя записнуха, Валера! – проговорила Вика. – Но у Довлатова она была больше раз в шесть! Амбарная книга! И там буквально по минутам было расписано – куда поехать, кому позвонить, даже как разговаривать! “Застенчиво”, “туповато”, “высокомерно”!» За исключением восклицательных знаков, анекдот совсем довлатовский: если неправда, то стоило выдумать. Некоторые места в этом тексте – пусть и подчиненные все той же неизменной теме – заставляют читателя горько сожалеть о той книге, какой могла бы быть биография Довлатова, написанная Поповым. И пускай это была бы очень злая книга о Сергее Довлатове, – так сказать, симметричный ответ. Вместо этого получилась очень злая книга о Валерии Попове.

Валерий Попов. Довлатов. М.: Молодая гвардия, ЖЗЛ, 2010.