От кого не зависит русское независимое кино?

Чем наше кино похоже на «АвтоВАЗ» и надо ли наркоману слезать с иглы государственной финансовой поддержки

Имена:  Антон Мазуров · Армен Бадалян · Артем Васильев · Евгений Гиндилис · Наталья Мокрицкая · Павел Бардин · Сабина Еремеева

OPENSPACE.RU публикует материалы круглого стола «Хороший год: кризис и его последствия в российском кино», который прошел в рамках Tomorrow Generation Campus фестиваля «Завтра». В нем приняли участие производители и прокатчики арт-кино (то есть фильмов, которые хорошо идут на кинофестивалях и плохо — в кинотеатральном прокате): САБИНА ЕРЕМЕЕВА («Марс», «Путешествие с домашними животными», «Короткое замыкание»), НАТАЛЬЯ МОКРИЦКАЯ («Изображая жертву», «Юрьев день»), ЕВГЕНИЙ ГИНДИЛИС («Муха»), АРТЕМ ВАСИЛЬЕВ («Бумажный солдат», «Дау»), ПАВЕЛ БАРДИН («Россия 88»), а также артхаусный дистрибьютор с десятилетним стажем АНТОН МАЗУРОВ, недавно объявивший о своих продюсерских планах. Обсуждая самые разные случаи из своей практики (от господдержки на прокат до негласного запрета на коммерческие показы), кинематографисты в общем и целом пришли к одному и тому же выводу: надо что-то делать, иначе независимого кино у нас в стране не будет (и это «что-то» во многом относится к содержанию самих фильмов).

Следует оговориться, что «независимый» в данном случае — скорее оценочная категория, чем экономическая реальность: все участники круглого стола (кроме разве что Бардина) в том или ином роде зависят от денег Госкино. И именно по этому вопросу мнения разделились полярно: одни считают, что без государства не выжить, другие уверены, что бюджетные деньги — смертельный порок российского кино, особенно отчетливо проявившийся именно во время кризиса.

Анна Гудкова (модератор): В прошлом году многие говорили о том, что независимым кинематографистам выживать будет труднее всего, потому что производители блокбастеров так или иначе организуют себе доступ к государственным деньгам и к средствам крупных инвесторов. Что на самом деле происходило в течение этого года? Удалось ли снять фильмы и произошло ли это потому, что они были запущены до кризиса? Или потому, что кризис ударил по вам не настолько сильно?

Сабина Еремеева: «Короткое замыкание» задумывалось в конце 2006 года. Первым, в августе 2007 года, свой фильм сделал Кирилл Серебренников, последние съемки прошли в октябре 2008-го. Проект задумывался как малобюджетный — себестоимость короткометражек казалась привлекательной. На деле он оказался более затратным — пять съемочных групп работали параллельно; в итоге фильм стоил 900 тысяч. Мы получили господдержку в прокате, не могли не воспользоваться ситуацией и печатаем аж пятьдесят копий. Это чистый эксперимент, денег на поддержку нет. Проект оказался настолько коммерчески привлекателен, что на сентябрьском Кинорынке его показывали в десять утра в последний день, и мне было неловко перед теми несколькими кинопрокатчиками, которые сидели в зале. Тем не менее есть люди и с Украины, и из Прибалтики, которые готовы прокатывать этот фильм.

Что меня беспокоит в последнее время, так это огромная дистанция между нами, создателями фильмов, и аудиторией. И второй момент — наше место в контексте мирового кино. «Короткое замыкание» успешно прошло в Венеции, но интерес к русскому кино практически отсутствует. «Бумажный солдат», несмотря на прошлогодний успех, — Артем расскажет, — по-моему, даже не куплен на Италию. Статьи, рецензии, приглашения на фестивали — все это происходит, но я говорю о коммерческой составляющей. Механизм государственного финансирования именно такого кино фактически отсутствует — как ему выживать, какова должна быть его себестоимость? Наше отсутствие в конкурсах по крайней мере больших фестивалей я себе объясняю так: любая подобная кинематография воспринимается как прогосударственная, но у нас отсутствует лоббистский орган. Поэтому могут быть отдельные удачные фильмы, но как система это не работает, и мы не можем полноценно пробиться на авторский рынок.

Надо сказать, что мой предыдущий фильм, «Путешествие с домашними животными», не был представлен на крупных западных фестивалях, но благодаря мелким имел успех и продавался там гораздо лучше, чем в России. У нас никто не захотел его выпустить, я сама напечатала пять копий, договорилась с «Парадизом» — цель была просто как-то пообщаться со зрителем. В Польше, в Италии у нас выходило в прокат порядка 10—15 копий.

Год прошел тревожно, в вечном стрессе и страхе: «Что же мы будем делать дальше?» Я для себя и для своей небольшой компании не нашла никакого ответа. Может быть, благодаря вам я отвечу на свои личные вопросы.

Мария Кувшинова (OPENSPACE.RU): Можно уточнение? У вас на «Коротком замыкании» государственная поддержка была на стадии производства или только на печать копий денег дали?

Еремеева: Была господдержка в производстве — часть суммы. Часть я вложила из собственных денег, часть просто заняла. Невозможно без господдержки в первую очередь с коммерческой точки зрения — в нашей стране сейчас вернуть объем затрат больше чем на $300 тыс. просто невозможно.

Кувшинова: А показ фильма на открытии «Кинотавра» вам что-то дал? Был выхлоп?

Еремеева: Да, нас обсуждали в Думе (смех в зале). Был резонанс, были какие-то реакции, в том числе человеческие, — в этом смысле «Кинотавр» является лакмусовой бумажкой киносообщества. После выступления Говорухина в Госдуме очень многие, в том числе и чиновники, просили посмотреть фильм. Возник ажиотаж в прессе — мне и режиссерам звонили и говорили: «Мы под вас оставляем полосу — ответьте!» А что, собственно говоря, отвечать? Некоторые хотели что-то сказать, но я их разубедила. Это ведь отчасти поколенческий вопрос. Я их спрашивала: «А вы как относитесь к фильмам Говорухина?» У режиссеров, у творцов это всегда взаимно. Да, он выступает в Думе, а вас туда пока не зовут — и слава богу.

{-page-} Гудкова: Я хочу спросить Наталью Мокрицкую, которая с безумством храбрых открыла прокатную компанию — не до кризиса, а уже когда все в кризисе барахтались и часто тонули: какие были основания для этого решения, каковы его последствия? Я так понимаю, уже месяца три вы…

Наталья Мокрицкая: Скоро закроем (смех в зале). Я здесь нахожусь в двух ипостасях (какое слово противное!), потому что все равно хочу себя чувствовать продюсером, не только прокатчиком. Вчера моя подруга, очень известный кинокритик, сказала: «Ну давай я напишу, что опять, опять кинопрокат отвернулся от российского кино, кинотеатры не хотят его ставить». Господа, это ложь, это неправда. Весной мы создали компанию «Аргумент-кино», для того чтобы прокатывать российское кино, и я хочу с вами поделиться своими мыслями: сети и кинотеатры нас поддержали, у нас хорошие отношения, возникшие за годы выпивания и общения. Они ставят фильмы (пока ставят), которые мы выпускаем. Пока у нас вышли «Обстоятельства» Павла Руминова и «Я» Игоря Волошина. Неделю назад я пришла в кинотеатр и увидела такую картину: стоят две девушки лет двадцати, хорошо одетые, явно с высшим образованием — ну наш зритель! Когда они обратились в кассу с вопросом, что идет сейчас, им — видимо, увидев меня — ответили: «Вот “Обстоятельства” прекрасный фильм». — «Что? Русский? Вы с ума сошли? Нормальное кино идет или нет?»

Мы сделали что-то такое с вами страшное, что люди не хотят смотреть российское кино и их нельзя заставить. В прошлом году я выпускала фильмы «Юрьев день» и «Четыре возраста любви» (17 экранов один, 18 другой), они собрали четыре с половиной тысячи долларов на копию (я не вру!). Мне тогда казалось, что я недоработала, что это страшный провал, ужас — а я бездельница. Сейчас, если российский фильм собрал тысячу на копию — это большая победа. И кинотеатрам не надо пенять, что они не хотят ставить русское кино, — они хотят зарабатывать. Невозможно, когда на шести сеансах у тебя восемь зрителей. Нам надо обсуждать, как вернуть этого зрителя, какое кино делать. Для меня это сейчас основная задача — как для производителя, так и для прокатчика.

Гудкова: Что первый оратор с прекрасным фильмом, что второй — с некоторым пакетом, проблемы диагностируют разные, но решения не видно. Все здесь собравшиеся делают кино чрезвычайно высокого качества, в их фильмах можно увидеть и понять нечто важное о себе и об обществе. Но мне кажется, что публика не очень хочет слышать и видеть о себе какие-то неприятные вещи. По телевизору показывают что-то духоподъемное. Про все остальное, про фашизм, про отношения детей и родителей (как в фильме «Волчок»), про тяжелые вещи — аудитория не хочет.

Реплика девушки из зала: Русское кино в отличие от американского не оставляет надежды.

Мокрицкая: Фильм «Обстоятельства» — это комедия. Там все заканчивается хорошо.

Гудкова: Надо писать на плакате: «Кончается хорошо».

Мокрицкая: Да писали. Тут история все-таки иная. Не в надежде дело. Это мы в чем-то виноваты. Я скажу крамольную вещь: авторским кино заниматься проще, чем делать жанр. Так сложно сделать хороший жанровый проект — начиная со сценария. Сценарий Арабова почти не требует доработок. Я занималась тем, что легче.

Гудкова: Производители независимого кино год назад пытались объединиться, проходили разнообразные собрания. И нам вполне по силам было бы ответить определенной общественной силе, которая была представлена в Думе Говорухиным, если бы у нас получилось организовать собственный представительский орган. Здесь сидит часть людей, которая в этом принимала участие.

Кувшинова: Аня, можно короткую реплику, чтобы договориться о терминах? Что мы тут уже не в первый раз называем словосочетанием «независимое кино», если все снимается при поддержке государства?

Гудкова: Действительно, надо договориться о терминах. Когда я говорю «независимое», я имею в виду кино, независимое от больших денег. Понятно, что есть мейджоры, которые прочно аффилированы и с госденьгами, и с деньгами телеканалов. И есть компании маленькие, представители которых сегодня здесь собрались. Для того чтобы иметь ресурс воздействия на общественное мнение и, вполне возможно, дружить с какими-то спонсорами, было бы неплохо иметь общий план для удара. Но кулак категорически не складывается. Я хочу понять, что вы сами об этом думаете? Почему?

©  Евгений Гурко

Сабина Еремеева и Артем Васильев

Евгений Гиндилис: Год назад мы с Наташей сидели за таким же примерно столом, и было это в Нью-Йорке на Неделе русского кино. Тоже задавались вопросы о состоянии, и у всех еще был позитивный настрой — мне пришлось выступить с заявлением, что все на самом деле очень плохо. То, о чем говорила Аня, и те попытки объединения, которые не сложились в ассоциацию, — они все равно происходят. Жизнь заставляет нас вырабатывать общие подходы. То, что Наташа сделала дистрибьюторскую компанию для проката такого рода кино, — один из подходов. И понятно, что это нужно не только Наташе, но всем нам. Вопрос дистрибуции — один из ключевых. Нужны люди, которые умели бы работать с русским независимым кино. И я не согласен с тем, что публика его не хочет. Просто наша индустрия устроена таким образом, что эти пути не сходятся. Публика, которая хотела бы это кино смотреть, находится совершенно в другом месте.

Гудкова: Где же?

Гиндилис: Одно из таких мест — фестиваль. Это инструмент, которым нужно очень умело пользоваться. Второй момент очень важный: за последний год у всех (даже у тех, кто изначально был не согласен) возникло ощущение, что наш рынок не является рынком замкнутым — он является частью мирового. Чтобы наша индустрия была состоятельной, в том числе и с коммерческой точки зрения, нам нужно осваивать новые рынки. Дело не на один день, и оно невозможно без участия государства. Это большая планомерная работа, которую нужно вести каждому из нас. И нужен государственный орган, который занимался бы этим по аналогии с французским «Юнифрансом». Но ничего не будет происходить без нашего давления.

Кувшинова: Женя, вы говорите об объединении. Но разве в условиях, при которых фильмы не могут сниматься без господдержки, вы все, сидящие здесь, не являетесь конкурентами в борьбе за кусок пирога?

Мокрицкая: Мы — нет!

Гиндилис: Моя идеология заключается в том, что источник финансирования фильма не может быть один. Здесь речь не идет о том, что кто-то конкурирует за государственные деньги — наш общий интерес, чтобы источников было больше. Телевидение, прокат, международная дистрибуция — как только мы попадаем в зависимость от одного источника, мы перестаем быть независимыми продюсерами.

Гудкова: Артем Васильев — наш главный эксперт по копродукции. Он — единственный продюсер, которому удалось по полной программе собрать немецкие деньги, хотя это отняло огромное количество сил. Я помню, в числе прошлогодних прогнозов звучали и такие: наконец-то российские производители оценят комфорт и возможности сотрудничества с Западом. Произошло ли это, вы будете заниматься копродукцией дальше, когда завершите «Дау»?

Артем Васильев: В «Дау» не только немецкие деньги, там и Франция, и Швеция, и Украина. Нам удалось собрать астрономическую сумму — два с половиной миллиона евро. Более того, нам даже удалось получить деньги Eurimages, чего не удавалось никому. Все это непросто. Когда дают деньги, смотрят на три фактора — сам проект, режиссер и фигура сопродюсера. Не секрет, что европейцы пользуются социалистической ситуацией — у них кинофонды. Поэтому там тоже существует своего рода мафия, которая из года в год получает деньги. Есть вопрос вашей настойчивости и отношения с этими людьми — не в провокационном смысле, а, как говорит Мокрицкая, в смысле «выпивания». А с точки зрения комфортности — безусловно, эти деньги помогают.

Другое дело, что есть определенное отягощение. Правила немецких денег заключается в том, что вы должны 130—150% потратить на территории той земли, фонд которой в вас инвестировал. Но дело еще и в наличии сопродюсера, который потом так или иначе в судьбе картины участвует — лучше, когда их несколько: каждый из них будет двигателем на своей территории. Другой вопрос, что это абсолютно ничего не гарантирует. Если возвращаться к общей теме — мы выпускали фильм Андрея Юрьевича Хржановского «Полторы комнаты» с помощью компании «Парадиз» на двух экранах и, по-моему, поставили рекорд — у нас было около $45 тысяч на копию. Нам очень помог Армен Бадалян. Я пришел в «Каро» с этим фильмом, к Леше Рязанцеву, он сказал: «Мне самому это нравится, но для того, чтобы его выпускать, надо уметь вышивать. А мы умеем ставить трафаретную печать». Бадалян — вышивал. Если бы таких вышивальщиков было человек десять на страну, можно было бы говорить о какой-то экономике.

Мокрицкая: Ты прав, но у него кинотеатр — есть где вышивать.

{-page-}

©  Евгений Гурко

Евгений Гиндилис

Васильев: Если есть вышивальня… Сейчас этот фильм участвует в беспрецедентном количестве фестивалей, через один получает призы, в том числе и денежные — что греет душу. Фестивали второго уровня приводит к тому, что фильм покупают на территорию. Другой вопрос, что если бы государство не участвовало активно в этом фильме, мы бы никогда его не вывели…

Гудкова: А если бы деньги, которые дает государство, были возвратные, вы бы были в плюсе или минусе?

Васильев: Конечно, в минусе. У меня уже давно нет никаких иллюзий относительно возможности зарабатывания денег кинопроизводством. Наташа сказала про жанровое кино. Я недавно общался с теми, кто выпускал наши кассовые блокбастеры типа «Каникул строгого режима». Парадоксально, но они в итоге приходят к тому же выводу, что и мы: «Зачем мы все это делаем?» Тот же Максимов, Джаник Файзиев с трудом собирают деньги, чтобы оплатить часть производства следующего фильма. У них зрителя еще меньше, чем им надо. Я тоже с ужасом смотрю на сборы российского кино в последнее время. Зритель, конечно, есть. Но как к нему добраться, как его убедить? Он разочарован. И нас очень сильно обворовывают в интернете. Рецептов нет. Понятно, что надо снижать стоимость продукта.

Гудкова: Я бы хотела поговорить об альтернативном прокате, который получил Паша Бардин. У фильма «Россия 88» фантастическое количество скачиваний — если бы это был кинотеатральный прокат, он окупился бы уже раз двадцать. На этот раз нам не придется определять, что такое независимое кино, — они не зависели ни от кого, кроме своих идей.

Павел Бардин: Хотелось бы небольшую прелюдию по поводу независимого кино — по-моему, у нас с ним проблемы, потому что сами граждане хотят больше госрегулирования. Мне кажется, надо меньше госрегулирования и больше прозрачности. А у нас вся страна движется в сторону вмешательства власти в дела бизнеса и при этом более мутной истории. Есть некая достаточно мощная идеологическая установка, которая транслируется через известных лиц, сформированы ожидания у публики: они хотят, чтобы картинка была теплая, крупность такая, композиция такая — их к этому приучили. А когда появляется другое кино… К нему надо приучать, а такого заказа нет — ни сверху, ни сбоку, ниоткуда. Так как заказа не было, захотелось сделать такой фильм самим — Петр Федоров тоже здесь находится, исполнитель главной роли и наш сопродюсер. Мы пытались найти деньги, потом просто скинулись и сделали все так, как мы считаем нужным.

Гудкова: Мне кажется, у вас было публичных показов — сопоставимо с двухнедельным прокатом…

Бардин: Мы лично раз тридцать показали кино в разных регионах и аудиторию посмотрели. Интерес у людей есть — совсем обычные приходили, не только борцы за гражданские права и любители авторского кино. Было большое количество скачиваний в интернете, Петр мне говорил — полмиллиона, но это было давно…

Петр Федоров: За первую неделю онлайн-просмотров только с одного сайта — триста тысяч.

Бардин: И пиратский диск лежал во всех палатках от Владивостока до Сочи — мы с этого, к сожалению, не получили ничего.

©  Евгений Гурко

Наталья Мокрицкая

Гудкова: Если считать просмотры как посещения — нормальный широкий прокат. Это я к тому, что этот фильм не имел рекламы, никаких плакатов, растяжек, роликов по телевизору.

Бардин: Рекламу нам сделали.

Гудкова: Да, вам ее сделали, потому что вы сделали такое кино, которое эту рекламу легко само для себя произвело. Интересно, что это была за аудитория? Были ли это ваши антагонисты…

Бардин: Антагонистов столько все же не наберется, к счастью. Но мы живем уже не в прошлом кино, а в будущем, и для нас ничего не изменилось (если говорить о кризисе) — даже когда у всех все было хорошо, мы снимали по каким-то антикризисным методикам. Я хотя молодой кинематографист, но десять лет назад написал в «СК-новости» статью про то, как надо делать малобюджетное кино. Не пользовался, потому что деньги были, в том числе государственные, но потом мы же сами этими рецептами и воспользовались. Получилось действительно дешево: порядка $80 тысяч с копейками производственный бюджет, и наши партнеры вложили $150 тысяч в постпродакшн. И новый фильм делается близкими методиками. Он позиционируется как зрительский, авторско-зрительский. Государственные деньги испортили нас тем, что можно было не обращать на зрителя вообще никакого внимания. Авторское кино у нас почему-то направлено внутрь автора.

Единственный известный мне рецепт, как удешевить проект, — если есть какая-то привлекательная идея и какое-то количество безумных людей, которые ею успели заразиться; можно еще какое-то количество методом сетевого маркетинга вовлечь. И сэкономить на гонорарах.

Гудкова: Прошу прощения за неприличный вопрос: ну сейчас-то в чем проблема с прокатом вашего фильма? Уже все, кто хотел, его посмотрели?

Бардин: Есть люди, которые хотят посмотреть его в кино. Я это знаю. У нас есть желание хотя бы как символический акт это совершить.

Мокрицкая: А почему не поставить одной-двумя копиями?

Бардин: Я беру на себя ответственность договориться с любым человеком, который найдет кинотеатр…

Мокрицкая: То есть, вы хотите сказать, что существует запрет?

Бардин: Непрямой. Когда пришли какие-то письма в «Ролан», приехал ОМОН, был дан очень четкий сигнал прокатчикам: «Ребята, не связывайтесь с этим кино». Я не знаю кинотеатральной сети, которая готова взять…

Мокрицкая: Не сеть — один кинотеатр.

Бардин: Если у вас есть кинотеатр…

Мокрицкая: У меня кинотеатра, к сожалению, нет, иначе я была бы вышивальщицей.

Бардин: Если есть вышивальня и вышивальщики, я могу всех наших многочисленных продюсеров собрать и договориться, что будут копии. Но речь идет именно о коммерческом прокате — проблемы как раз случались с двумя показами, на которые продавались билеты. С остальными тридцатью проблем не было.

Вопрос из зала: А итог какой? Этот фильм не окупился, но вы нашли деньги на следующий?

Бардин: Да. Мы заработали некоторую репутацию, которая позволила нам взять деньги на наших условиях, — нам дают бюджет, а мы за него отвечаем только продуктом.

Вопрос из зала: Насколько вообще вопрос жанра имеет значение для нашего кино?

Гудкова: Я думаю, этот вопрос можно адресовать Антону Мазурову — человеку с безупречным художественным вкусом, который пришел в компанию, которая делает коммерчески просчитанный продукт («Леополис», производитель фильма «Гитлер капут!». — OS).

{-page-}

©  Евгений Гурко

Павел Бардин

Антон Мазуров: Что я должен ответить? У Натальи был самый востребованный жанр — комедия. Не пришли. Дело не в Наталье и не в комедии. Мы тут обсуждаем миллион проблем, и некоторые системно неразрешимы. Прокат сейчас требует идей. Кризис выстрелил в патриотизм — «АвтоВАЗ» провалился в тартарары. И так же зритель по каким-то причинам стал выбирать что-то более устойчивое и надежное — российское арт-кино все провалилось в унитаз. Никакие фильмы не идут и не пойдут. Вот услышал, что пятьдесят копий будет у «Короткого замыкания» — я желаю фильму удачи, не верю в эту идею вообще.

Что мне кажется? Нужны идеи, нужны углубления. Нужно снимать кино дешевле, опираясь не на взаимоотношения с «Госкино». Независимое кино (Маша правильно все это проговорила) — это кино, которое от чего-то большого и толстого не зависит. Независимое кино в Америке не зависит от мейджоров — из этого оно рождалось. Независимое кино в России не должно зависеть от государства. Наркоманская игла государственной поддержки убила кино. У нас создалось за последние два года нормальное арт-кино, но у него есть порок.

Что надо делать? Уходить в маленький бюджет надо не для того, чтобы просто бюджет был маленький. А для того, чтобы он крутился вокруг концепта и провокации. Мы выпускаем кино, которое невостребовано, потому что оно неконцептуально. Есть хорошие фильмы, хорошие авторы со своим миром, я обожаю некоторых участников альманаха «Короткое замыкание»… Но. У нас нет кино с оппозиционным политическим взглядом — Павел к нему максимально приблизился. Никто даже не пытается — нет ни игрового, ни документального. У нас нет, простите, откровенно провокативного эротического кино. А ведь оно работает. Почему его нет?

По прокату тренд очевидный — он требует, чтобы мы устроили из российского арт-кино дефицит. Углубление проката должно идти в сторону малого количества копий — я не вижу больше десяти ни на какой фильм. Но все бюджеты и все силы должны быть брошены на поездки в регионы по определенному списку для организации проката там, хотя бы по одному сеансу в прайм-тайм. Категорически нельзя давать кино в сети. Есть парочка сетевых кинотеатров в Москве, которые могут собирать деньги, — в «Октябре» даже два зала убогих, боковых дают под арт-кино. Но по сути — в сети давать нельзя. Одна из сильнейших сетей «Синемапарк» прекрасно собирает — и никто не собирает меньшее, чем она, когда ставит арт. Вот там как раз на шести сеансах может быть восемь зрителей. А то и пять.

По поводу того, куда все идет, — все еще связано со средой обитания. Огромное болотное государство, с авторитарным режимом, с отсутствующей политической дискуссией и соответственно потребностью интеллектуально ее поддерживать, в том числе и кинематографом. Пока все будет так, пока Путин и его друг всем этим управляют, мы в этом сидим. Помочь может только чудо, в том числе и на уровне кино. Это чудо можно создавать коацерватны каплями этих маленьких провокаций. Провокации должны быть ориентированы внутрь, с дефицитом — и тогда будет интерес, как к фильму Павла. И провокации должны быть направлены вовне, потому что «заграница нам поможет». Известно, как свергаются всякие гадостные — в культурном даже смысле — режимы: они свергаются мелкими точными уколами в какие-то конкретные места.

Вопрос из зала: Почему вы хотите ориентироваться вовне? Мне кажется, например, «Все умрут, а я останусь» в Каннах никому на самом деле не нужен — его там никто не понял, просто наградили как такой немного чернушный фильм из России. Почему не обратить внимание на рынок здесь?

Реплика из зала: Чувствуется, что человек очень мало мирового кино смотрит.

©  Евгений Гурко

Гиндилис: Нужно обращать внимание на все. Мы воспитаны на том, что Советский Союз — самая большая страна в мире. Но на самом деле наш рынок кино ничем не отличается от того, что происходит в Польше, в Румынии, в Болгарии. Размер индустрии — микроскопический. Мы меньше, чем американское независимое кино. Мы меньше даже Нью-Йорка, вся наша национальная индустрия. Студий, фильмов — этого всего сейчас слишком много для той инфраструктуры, которой мы располагаем: кинотеатров, зрителей. Проблема такая же, как у «АвтоВАЗа». Очень все похоже. Надо делать современные модели, которые пользуются спросом, чтобы люди хотели в это кино сесть и на нем поехать. С одной стороны, нужно делать то, что интересно здесь, но нужно делать и то, что интересно там, потому что там — те же наши рынки. Те же возможности собирать деньги.

Кувшинова: Вопрос еще и в том, насколько вы, российские кинематографисты, находитесь в этом поле мировой культуры.

Гиндилис: Кто-то находится, кто-то нет. Ведь индустрия должна функционировать и как инструмент отбора — чтобы люди, которые продолжают делать первую модель «Жигулей», уходили с рынка. А люди, которые хотя бы готовы делать что-то современное, имели больше возможностей. Но ситуация сейчас устроена так, что мы продолжаем субсидировать людей, которые выпускают первую модель «Жигулей».

Бардин: Можно поспорить? На уровне конвейерного блокбастерного производства мы, конечно, не можем конкурировать и входить на рынок США. Но вот есть миллионер в Англии, который ездит на «Ниве». Мы можем делать штучный концептуальный продукт, который будет конкурентоспособен, потому что он штучный. Фестивали, к вопросу о Германике, не отбирают фильмы, которые им не нравятся. Как раз зарубежный прокат у нас, судя по всему, будет. Есть открытый рынок, нет сознательного изоляционизма ни с одной, ни с другой стороны. Есть просто специфика потребления и специфика производства.

Вопрос от молодой девушки из зала: У меня ощущение, что вам то ли присылают, то ли вы выбираете такие сценарии — дело было в провинции, и все было плохо. Поэтому комплимент «Короткому замыканию»…

Мокрицкая (неожиданно для себя самой): А самое страшное, знаете, что изменилось? Помните в «Изображая жертву» главный герой говорил: «Русское кино в жопе, только Федя Бондарчук — прикольный чувак»? Ребят, ведь и Федя уже не прикольный чувак…

Молодая девушка продолжает задавать вопрос: …И про неприятное можно рассказать красиво, качественно. Вот «Короткое замыкание» — оно приятное…

Еремеева: И тем не менее на «Кинотавре» меня спрашивали, сознательно ли я сделала такое мрачное кино. Я не могу заказать позитив. Безусловно, я как продюсер существую в определенной конъюнктуре. Я попросила пять известных состоявшихся режиссеров делать love story. Я понимала, кого я зову, но за счет темы хотела искусственно расширить круг аудитории. Тем не менее фильм обвинили в мрачности, это поколение — в том, что оно не умеет любить, режиссеров — в мужских комплексах.

Бардин: Мне очень странно от молодых людей слушать про серое кино с отсутствием надежды. Это дико. Вам выборы какие больше нравятся? Которые по телевизору показывают?

Девушка из зала: Я не про серое и мрачное — я про отсутствие надежды!

Бардин: Я не конкретно вам. Сейчас должно сформироваться поколение рассерженных, злых, которые хотят что-то поменять. А те, кто хочет увидеть приятную картинку, чтобы с попкорном расслабиться в кинотеатрах… Да пошел он на фиг — такой вот зритель!

Мазуров: Все уходим в порно.

Гудкова: Всем спасибо, все свободны.