Ксавье Долан: человек-стробоскоп

Канадский режиссер снял «Титаник» для поколения, выросшего в социальных сетях

Имена:  Ксавье Долан · Мельвиль Пупо

В «Особом взгляде», второй официальной программе Каннского фестиваля, показали новый фильм канадского режиссера Ксавье Долана Laurence Anyways (по окончании просмотра название можно перевести как «В любом случае — Лоренс»).


Каждое соприкосновение с Доланом — с ним самим или с его фильмами — вызывает восхищение не без оттенка ужаса: пугает то, чего ты не можешь объяснить, а Долан необъясним. Он снял первый фильм — «Я убил свою маму» — в двадцать лет. «Лоренс» — его третья работа; возраст, гендер и любовь показаны здесь с точки зрения, которой просто не может быть у человека двадцати трех лет.

В день тридцатипятилетия университетский преподаватель Лоренс (Мельвиль Пупо) признается своей девушке, что всегда был трансвеститом и больше не может существовать в постороннем теле. Девушка проходит все стадии от отрицания до приятия, но в итоге покидает человека, с которым не построить типовой семьи. Стартовав из одной точки (начало отношений мы увидим в финале), оба движутся в противоположных направлениях: он — к свободе, поиску, дискомфорту, пустоте; она — к пустоте, определенности, закрепощению и уюту. Они продолжают любить друг друга все эти годы; очевидно, что эта любовь не имеет ничего общего с оболочкой, которой является пол. Гораздо более серьезным препятствием оказывается возраст; взросление у Долана показано как последовательное отсечение возможностей, как череда жизненных выборов, которые нельзя отменить. Если в тридцать ты думаешь о том, не поменять ли пол и не устроить ли жизнь по новой, то в сорок — оказываешься в кресле отеля в женском парике и платье, а за окном начинается осень.

Действие фильма происходит в конце 80-х — начале 90-х; Долан, который тогда только появился на свет, воссоздает радостную обстановку ожидания апокалипсиса, очевидными предвестниками которого были свитера с поролоновыми плечиками и платья в крупный горох. Но это не просто упоительная стилизация: как и все их современники, герои фильма живут на сломе эпох и систем. Они — очевидцы последнего общемирового пароксизма надежды (интересно, что о 1980-х как об эпохе наивной веры в прогресс говорят и создатели чилийского фильма «Нет» из «Двухнедельника режиссеров»). И личный проект Лоренса (который то ли хочет, то ли не хочет поменять пол) — производная этого всеобщего оживления.

Долан движется от личной, локальной истории (его первый фильм «Я убил свою маму» рассказывал о взаимоотношениях подростка-гея с недалекой матерью) к более универсальным нарративам, но важно не только то, что он рассказывает, — интересно, как именно он это делает.

Именно Долан, пугающе зрелый для своих лет, оказывается самым ярким представителем нового поколения, повзрослевшего в эпоху социальных сетей, YouTube-вечеринок, мэшапов и овершеринга. Его фильмы сделаны по принципу мудборда — он без стеснения делится тем, что действительно любит: песнями, мемами, образами. Люди, непривычные к подобному самовыражению через бесконечные беззастенчивые оммажи, обвиняют Долана в избыточности. Какой самоуверенностью надо обладать, чтобы после Тарантино вставить в свой фильм «Bang Bang» Нэнси Синатры, но разве есть на свете человек, которому она действительно не нравится? И разве может быть что-то круче сцены на танцполе, снятой при помощи стробоскопа?

После каннской премьеры Ксавье Долан ответил на вопросы OPENSPACE.RU.

— В двух своих предыдущих фильмах вы сами сыграли главную роль. В этом не снимались. Почему?

— Нет для меня никаких правил. Просто в сценарии, который я написал, для меня не оказалось места. Я мог бы сыграть Лоренса — и я прожил эту роль, находясь по другую сторону камеры. Мог бы стать одним из второстепенных персонажей, но тоже не сложилось. В этот раз я был полностью сфокусирован на своих режиссерских функциях. В новом фильме снова сам у себя снимусь.

— О чем он, кстати?

— Опять о невозможной любви. «Я убил свою маму» — фильм о невозможной любви между сыном и матерью. «Воображаемые любови» — о двух лучших друзьях, влюбленных в прекрасного чужака. «Лоренс» — о невозможной любви двух идеалистов. На этот раз я закономерным образом обращаюсь к поколению бэби-бумеров. Это будет история о невозможной любви бэби-бумера к кино.

…Я во всех интервью говорю, что мне физически необходимо играть. И быть объектом режиссуры. Я поэтому так надолго и приехал в Канны, чтобы встретиться с режиссерами. Думаю, я могу стать выдающимся актером, но нужна практика: если не играть, можно потерять что-то важное.

— Действие происходит в начале 1990-х. Для вас это исторический фильм.

— Кое-кто ненавидит меня за то, что фильм про девяностые для меня уже является историческим. Я родился в 1989 году, вырос в девяностые. Не то чтобы меня как-то сильно занимал этот период. Эпоха интересна с точки зрения истории, которую я рассказываю, — совсем не потому, что мне хотелось непременно снимать людей в нелепых кофтах с поролоновыми плечиками. Мне важен контекст: это было время, когда люди все еще верили в социальный прогресс. Падение Берлинской стены, вера в то, что вот-вот изобретут лекарство от СПИДа, движение за права гомосексуалистов... Лоренс в этом контексте — человек, который думает, что его личный проект осуществим.

— При этом на саундтреке у вас в основном 1980-е, Duran Duran, например.

— Я люблю хорошую музыку. Мне приходилось читать в рецензиях, что я с ней перебарщиваю. Но для меня «Лоренс» — это возможность поделиться с миром всеми теми открытиями, воспоминаниями и песнями, которые однажды сделали меня счастливым. Можете сказать, что мои фильмы — перебор, но кино именно для этого и существует. В наши дни люди любят минимализм во всем, в актерской игре, например. Но куда ведет этот минимализм? Ну невозможно всю жизнь играть как Билл Мюррей в «Сломанных цветах». Просто невозможно, потому что это больше не работает. Вам может показаться, что мои персонажи слишком яркие, но я о таких вещах не задумываюсь — просто снимаю. То же самое с музыкой — слышу что-нибудь и думаю: «Так, это — на саундтрек». А потом уже под саундтрек пишу сцену.

Мне казалось, что в моем фильме кто-то обязательно должен появиться на экране под «Fade to Grey». Это потрясающая песня, и у тех, кто видел фильм, она всегда будет ассоциироваться с Лоренсом. Я никогда не вставлю в фильм песню, которая мне не нравится, но возможны компромиссы: что-то чуть более попсовое, подходящее под стереотип.

Музыка существовала в кино задолго до появления в нем звука. Она естественным образом и неразрывно связана с кинематографом. Нет никаких причин в этом смысле себя ограничивать. По большому счету «слишком много музыки» быть просто не может. Музыка — душа фильма.

— Из чего, кроме музыки, состоят ваши фильмы?

— Картины. Фотоальбомы. Я долго искал в кино крупные планы, которые мне хотелось бы повторить, и нашел их в «Молчании ягнят». Меня интересовали прямые взгляды в камеру — потому что они действительно нужны в фильме о том, как общество смотрит на маргиналов. Я люблю власть и амбиции — так же, как любовь и отчаяние. Я романтик. Мне хотелось сделать свой «Титаник». И я его сделал. На совершенно другом материале и с совершенно другим бюджетом.

— Но с таким же хронометражем.

— Неправда. «Титаник» идет 3 часа 18 минут («Лоренс» — 2 часа 39 минут. — OS). Это одна из самых амбициозных любовных историй в кино. Когда ты ребенком видишь фильм, снятый человеком, способным полностью контролировать постановку такого масштаба, хочется быть на него похожим. «Титаник» помог мне обрести крылья.

Кино может быть любым. Но в моих фильмах герой приходит на вечеринку, и на него бросают восхищенные взгляды. В моих фильмах герой появляется на экране под «Fade to Grey». Я так решил, это мой выбор. Говорят, что кино должно отражать жизнь. Жизнь — чтобы жить, а кино — чтобы укрываться от реальности.