Владимир Козин: идиотизм — это нечто очень питерское

Член легендарной питерской группы «Новые тупые» рассказал ЕКАТЕРИНЕ ДЁГОТЬ, как он сумел, живя в Петербурге, быть свободным от влияния неоакадемизма

В декабре 1998 года, во время выборов в Госдуму, группа «Новые тупые» провела акцию «Мы сделаем вашу жизнь счастливой», растянув на Литейном одноименный лозунг. В 2000-м они призывали: «Евреи, вернитесь в Россию», начертав эти слова на своей груди вместе со звездой Давида. Тем не менее это не было ангажированное политическое искусство. Это было «просто так», щедрый жест, под который не подводилась теоретическая база и который даже не всегда фиксировался на фотографии, не говоря уж о приглашении иностранных журналистов. Это была «упущенная возможность».

Таков был их излюбленный жанр. «Новые тупые» использовали любой шанс высказаться и совершить некий жест, упуская при этом любую возможность сделать из этого «проект». (На лозунге «Евреи, вернитесь в Польшу» в прошлом году израильская художница Яэль Бартана построила свой страшно прославившийся, хотя и не бесспорный, фильм «Мары-кошмары». Моральное и эстетическое преимущество «Новых тупых» состояло в том, что они защищали не самих себя.)

Все их поползновения не закончены, не развиты. Но именно в этом была важность и благотворность деятельности «Новых тупых». Эти санитары художественного мира выразили презрение к дидактизму, к напыщенности шедевра. Они нашли ту самую «современную веселость», «une gaité moderne», которую искал Бретон. В демонстрации идиотизма как формы высшей мудрости «Новые тупые» были наследниками обэриутов. И это была уникальная позиция в постсоветском Петербурге, все больше погружавшемся во мрак художественной и политической реакции.

Вот, кстати говоря, за последние двадцать лет мы хорошо выучили, что такое «реакционность по-московски»: купеческий шик, необразованность, ксенофобия. Националистический кич в архитектуре и в искусстве (будь то «на полном серьезе» или нет) пахнут явно плохо.

Но есть еще и «реакционность по-петербургски». Аристократическая, цивилизованная и образованная, зацикленная на старинном и прекрасном — и тем не менее изоляционистская и опасная. Ее воплощает прежде всего традиция неоакадемизма, которая сегодня имеет все шансы превратиться из милого питерского чудачества в почти официально освященную культурную идентичность города.

Пахнет все это тоже плохо, но мы еще не выработали иммунитет к этому запаху. Поэтому нам интересно и важно было встретиться с одним из тех, на кого эти чары в свое время не подействовали. Художник Владимир Козин участник группы «Новые тупые» с момента ее основания. Сейчас он показывает в галерее М&Ю Гельман свою иронически самоуничижительную серию «Чем я хуже…» и новые резиновые объекты в духе поп-арта (по 15 февраля).

— Вы ведь последний из «Новых тупых», кто еще работает на питерской сцене?

— Я и Хвостов, мощный живописец-примитивист (Гельман его выставлял). Вадик Флягин уехал к маме в Нижний Новгород, и от него ни слуху ни духу. Сергей Спирихин и Инга Нагель в Германии, Максим Райскин в Германии, Игорь Панин занялся добыванием средств к существованию… Так что группы уже нет. Я работаю один.

— Когда образовалась группа?

— В 1996 году. Я вошел в нее случайно. Ко мне подошли три студента Мухи (Художественного училища имени В.И. Мухиной. — Е.Д.) — я-то к тому моменту уже отучился там; получил образование скульптора; работал в Мордовии, где делал городскую скульптуру; и уже вернулся и занимался разными художественными практиками. Они предложили мне войти в группу с таким названием. Для меня это все было очень ново — перформанс, современное искусство… и, главное, название мне страшно понравилось, оно отвечало моему внутреннему ощущению.

— А чем понравилось?

— Ну понимаете, Петербург — это город, где был написан роман «Идиот»… Идиот, тупой, нечто ущербное — это очень питерское… Правда, сам я не из Питера. Может, это мне кажется.

— А мне кажется, тупость в хорошем смысле — это скорее московское качество. А Петербург такой суперрафинированный город, ему немного тупоты действительно не повредило бы…

— Ну, может быть, мы так и думали. Ведь «новые» — это еще намек на «Новую Академию»…

— То есть это было сознательное противопоставление Тимуру Новикову?

— Да, конечно. А деятельность наша состояла в том, что мы общались интенсивно, делали совместные акции. Например, была у нас акция, посвященная проблеме шедевра. Петербург ведь город шедевров, наводнен ими сверх меры. И вот мы принесли в музей Ахматовой голову свиньи. Там шла конференция, а мы поставили голову вариться. И вот она варилась три часа, впитывала умные мысли. А конференция была очень бурная, таких, мне кажется, сейчас даже в Москве нет. Все так хотели высказаться, все было так живо и непосредственно… А еще мы однажды поставили памятник комару на Литейном, в чаше Мариинской больницы. Комару как символу Санкт-Петербурга. Который жил здесь раньше всяких императоров и императриц… Но вообще, мы не были зациклены на создании конечного продукта, который мог бы быть показан на выставке. В большей мере это была ситуация совместного культурного проживания, быстрого реагирования на проходящие события, в разных формах. Спирихин был, например, литератор; Райскин — искусствовед, он издал шесть номеров журнала «Максимка» тиражом от 100 до 200 экземпляров. Все работали даже не столько вместе, сколько легко подменяя друг друга. Каждый имел право выступать от лица группы. Все были на одном каком-то уровне. Сейчас произошло сильное расслоение; наверное, и в художественной жизни тоже. Мы были одной командой, и для нас неважно было, кем подписывается работа, где показывается. Была внутренняя потребность высказаться. А сейчас время стало такое циничное…

— Вы делали документацию своих акций?

— Мы ее то пытались делать, то уничтожали, потом снова пытались, снова уничтожали… У нас многие считали, что это не нужно, что работа должна быть сделана, несмотря ни на что. Есть зрители, нет зрителей — мы работали. Есть документация, нет документации — мы-то знаем, что это было. Для нас это было приоритетом. А бюрократического отношения у нас не было. Поэтому крайне скудны эти сведения, но все-таки какой-то архив есть, есть видео на VHS, которое уже все осыпается …

— А с московским искусством вы были как-то связаны?

— Мы знали, что там есть художники, нам по духу близкие — Кулик, Бренер. Но они были настолько раньше… (Да вообще-то всего на несколько лет. — Е.Д.) Еще знали про КД (группа «Коллективные действия». — Е.Д.), читали в перестроечной прессе что-то, и, собственно, всё. В Москву никто из нас не ездил.

— Известнее всего акция «Ванька-Встанька» на открытии выставки «Среднерусская возвышенная тупость» (март 1999). Она лучше всего критически выражает, как мне кажется, мутный, депрессивный дух застоя, безволия и дурной повторяемости, который художники начали чувствовать еще в конце девяностых и который определил нашу жизнь в следующем десятилетии…

— Это акция Вадима Флягина. Он тогда жил в галерее «Борей» на нелегальном положении, был там посудомоем, уборщиком — его все время понижали в должности... Он спал там на четырех стульях. И вот он решил сделать акцию — кстати, это было первое публичное обнажение в Петербурге. Он очень переживал, не знал, снимать трусы или нет. Нам пришлось ему сказать, что это ему решать. В общем, он снял в конце концов. Сама акция была очень простая: он лежал на этих стульях и все время скатывался с них. Падал, поднимался, снова ложился и снова скатывался. Это был перформанс на физическую выносливость — ну и на ощущение самого себя, конечно. Через четыре часа все тело у него было в синяках, да и народ уже мучился тоже от скуки, камера в руках оператора начала дрожать от усталости… Это было очень сильно.

— В книге Андрея Ковалева «Русский акционизм» есть ваши акции? (Кое-что есть, но немного. — Е.Д.)

— А я не знаю, я ее не видел даже. Она что, вышла уже?

— Да уж несколько лет назад.

— Я только о ней читал, но у нас ведь в Питере эти книжки не продаются. Хотел на «Пушкинской, 10» что-нибудь купить, но нет ведь там ничего.

— Вы ходите на «Пушкинскую, 10»?

— Редко.

— А куда ходите?

— Да не знаю. У нас появилась какая-то площадка на Хлебозаводе (лофт-галерея «Этажи», см. здесь. — Е.Д.). Но там очень закрытая ситуация, там некая группа «Непокоренные», у которых хорошие финансовые связи, это такие мухинские ребята нажористые, которые в ус не дуют… Но я их не знаю. Вот мечтал сходить на выставку Джакометти. Но нам ведь и выставок не привозят…

— Начали все-таки жаловаться, как обычно делают питерские художники. Думаете, нам что-нибудь привозят?

— Хожу в галерею Пети Белого «Люда», там обычно два проекта в неделю…

— Ого! Сейчас я тоже начну жаловаться: у нас в Москве такого нет.

— У «Новых тупых» тоже были, кстати, галерейные проекты. Мы, как и Тимур Петрович Новиков, были озабочены созданием институций. Одной из них был музей «Мышеловка» на Пушкинской, куратором которой я являлся. Там было около 150 художников, которые сделали работы в модуле мышеловки, этого прямоугольника деревянного. Она была описана нами как вариант петербургской плоскостности… механизм напоминал нам амплитуду разводимых мостов… В хлопке мы слышали мощь залпа «Авроры». Кроме того, это было орудие преступления и наказания в одном флаконе… Вот так. А еще была галерея «Паразит». Она не имела своего помещения, а паразитировала на теле различных культурных институций. Но поскольку мы были такие аморфные, то присосались к галерее «Борей» и «Пушкинской, 10» — там и проводили эти выставки. Нам, конечно, ничто не мешало в другом месте… Но сейчас галерея «Паразит» жива, появились молодые художники, которые в этом проекте участвуют …

— Сейчас на ком паразитируете?

— В последний раз на «Русском бедном». Я-то был участником выставки, а ребята сказали, почему бы и нам не подключиться. Зародилась молодая группа «Мыло», работает с модулем хозяйственного мыла, делает всякие разные мыльные объекты. Я рад, что появились альтернативщики.

— Да вот вроде кризис, должны появиться альтернативщики. Нет?

— Да вы знаете, я работаю с детьми в художественной школе, мы с ними лепим из глины. Половину ставки мне платит государство, половину доплачивают родители. Я кризис пока не ощущаю. Я некоммерческий художник. Если у меня случаются какие-то продажи, я рад. Если нет — я не завишу от этого. Я остался свободным и очень этому рад.

— Легко вам в Питере жить?

— Я за городом живу, в Питер приезжаю работать, в мастерскую. И каждый раз меня охватывает ощущение, что передо мной театральная декорация.

— Я имею в виду — не давит, что кругом красота и классика? Многим питерским искусствоведам, по крайней мере, эти авторитеты, как мне кажется, не дают свежо и современно взглянуть на искусство. Им кажется, что еще продолжается XIX век, если не XVI. Да и в искусстве именно Питер, к сожалению, породил неоконсервативную линию, связанную с поздним «академическим» Тимуром Новиковым, которая просто удушила на корню множество художников и чудовищно провинциализировала питерское искусство.

— Да, но неоакадемизм — это тимуровский арт-проект, некая его линия поведения. Лучшие работы Тимура вовсе не неоакадемические, а ранние. Прекрасные легкие тряпочки, ранняя экспрессивная живопись, совсем неизвестная… Но в любом случае, я считаю, что «Новая Академия» сыграла положительную роль. Даже будучи реакционным течением. Это не оно всех удушило и забило — так ситуация сложилась в культурно-политическом смысле. В Питере писали только об этом и освещали только это. Что очень хорошо видно из книги Андреевой «Врать только правду». Была очень мощная поддержка, кураторская и финансовая. Соревноваться было бессмысленно. Все, кто работал с Тимуром, были заинтересованы в этом продвижении. Они до сих пор продолжают пестовать тимуровское наследие и смотрят на все под этим углом зрения.

— Почему же именно неоакадемизм был взят на вооружение в качестве «питерской идентичности», а не что-то другое?

— Я не знаю. Но я должен сказать, что линию на конфронтацию с Москвой и довольно агрессивный поиск какого-то своего собственного лица придумал именно Тимур. До него, я думаю, этого вообще не было. Рухин старался участвовать в московских выставках… Для Тимура это была некая игра, у которой может быть начало и конец, но он был человек очень последовательный и продолжал игру — пока. Но случилось то, что случилось, он ослеп, стал пророком. Может быть, не ослепни он, ситуация была бы несколько иной. Потому что ведь нельзя сбрасывать со счетов, что сам-то он ничего не видел… Ему рассказывали. Можно было легко сыграть на его чувствах…

— И эта эстетика, к сожалению, до сих пор владеет умами…

— Нет. Моими умами она не владеет. И еще чьими-то тоже не владеет, я абсолютно уверен в этом. Кем она поддерживается и как — это политический и коммерческий момент. Но мы появились в ответ на «Новую Академию», а потом в ответ на «Новых тупых» появились «Новые серьезные», которые отпочковались от Тимура (такие новые реакционеры, которые сказали, что глумлению не место в современном искусстве). Я должен при этом сказать, что Тимур в общении был очень хороший человек, который героически переносил свое состояние. Просто вокруг него в последние годы вертелось много какой-то сомнительной православной публики. Я помню, как он делал выставку в своем маленьком музее, там висели какие-то портреты старцев, пахло ладаном, горели свечи, вокруг все странно шептались, сновали женщины, повязанные платочками… Все это казалось странно. Но воспринималось это все как некое художественное действо, хоть и не очень хорошее.

— Да, представьте себе, что это было бы сегодня: сегодня Тимур публиковал бы книги Александра Медведева, где написано, что «актуальное искусство» — это «опасная сатанинская секта»; сегодня писал бы собственные тексты, где он называет современное искусство «хамским надругательством над отечественной культурой». Сегодня, я уверена, именно к Тимуру Новикову обвинение обратилось бы за написанием негативной экспертизы в процессе против выставок «Осторожно, религия!» и «Запретное искусство» … Как это ни ужасно, хорошо, что жизнь не успела поставить его перед таким выбором…

— Я абсолютно уверен, что Тимур отказался бы. Но вот, кстати, я вспомнил: у нас была работа, прямо альтернативная «Новой Академии». Они устраивали акцию сожжения произведений искусства на фортах («Мемориальная акция к 500-летию Джироламо Савонаролы» в Кронштадтском форту, 23 мая 1998 года. — Е.Д.) — решили сжечь собственные, как они считали, «грязные, сомнительные работы», отмежеваться от них и публично высечь себя за отступления от классического канона. Катя Андреева тогда якобы спасла какие-то ранние работы Тимура на своей груди, о чем она пишет в своей книжке; хотя при этом она и участвовала в акции с огромным энтузиазмом. Вот такая двойственность — не очень хорошего качества, по-моему. И вот в это самое время Сережа Спирихин подобрал на Пушкинской какие-то подрамники с холстами, в подворотне развел костер из этих остатков живописи и на сковородке поджарил яичницу. Благополучно ее съел, а потом пошел в «Борей»… Это наша была общая акция, но мы все были заняты в тот день. Он очень хотел на их «неоакадемическом» костре поджарить свою яичницу, но его не взяли туда. Они бы, конечно, оскорбились. У них там Савонарола, возвышенная жертва, а он с яичницей. А вообще-то из соображений внутренней экологии каждый художник что-то сжигает и уничтожает и не делает из этого помпы. Мы, кстати, делали такую выставку в галерее «Паразит» — выставку не сохранившихся и уничтоженных (по тем или иным причинам) работ, которые остались только на фотографиях. Трогательная такая была выставка. Как раз тогда вышел большой альбом «Осталось только на фотографиях…» (про произведения, утраченные во время Второй мировой войны. — Е.Д.). Мы ведь все время реагировали на что-то, и у нас был все время иной, свой угол зрения на события. Тупой такой угол…

Москва, 28 января 2009


Другие материалы рубрики:
Екатерина Дёготь. Горение внутреннее и внешнее, 21.01.2009
Портрет поколения: Евгений Антуфьев, 23.12.2008
Николай Бахарев: о близости, 3.12.2008